Маяк - [6]
Лодка почти не двигалась.
Иногда он терял контроль над собой, и тогда наступало безмятежное, блаженное состояние: никуда не надо плыть, не надо держать доску непослушными, чужими пальцами, не надо вглядываться слезящимися глазами в такой близкий и такой далекий берег.
Когда он приходил в себя, первое, что он видел, — воду. Он поднимал голову — берег, еще выше — небо, облачное небо.
Он знал, как трудно при такой низкой облачности искать его.
Но он знал и другое — никто не решится сказать: «Все!» Даже тогда, когда пройдут все мыслимые и немыслимые сроки человеческих возможностей.
А они прошли.
Неярко загорелся маяк. Свет маяка креп, густел, и, когда вокруг стало темно, маяк горел огненно-красно.
Коптилин все чаще и чаще терял сознание, но и тогда перед глазами был маяк. Ничего другого не существовало. Из всего мира был только маяк. Вот этот. Красный, нахальный, выжидающий, желанный...
А руки продолжали делать свою работу. Доску он давно выпустил. «Еще!» — бормотал он и делал гребок.
Потом он заметил, что только бормочет, а руки не загребают — они были просто опущены в воду. Коптилин вытащил руки из воды и протер ими лицо. Холод освежил его.
Он стоял на коленях, грудью навалившись на борт. Ему очень хотелось опрокинуться на спину, вытянуть до хруста ноги и лежать. Лежать и лежать.
Маяк светил сверху. «Значит, берег рядом. Все еще рядом...» И он опять греб, греб, греб...
Руки наткнулись на что-то твердое, и лодка остановилась. Он ощупал ровную слизистую поверхность. Лодка сидела на камне.
Коптилин не знал, берег ли это или большой подводный камень, каких много на пути к берегу. Теперь ему было все равно.
Он всем телом лег на борт — лодка даже не качнулась — и осторожно стал переваливаться, пока ноги не коснулись камня. Он оттолкнул лодку, и она мягко сдвинулась и поплыла, а Коптилин не удержался и упал, больно ударившись лицом.
«Как глупо... Ведь уже все... Берег...»
Он встал на четвереньки, потом тяжело присел на корточки. Когда он поднялся, то дрожал от напряжения.
Он шел по щиколотку в воде, и его шатало, как пьяного. На берегу Коптилин снова упал.
Он полз по-пластунски, упираясь локтями в острые камни, подтягивая за собой ноги. Он упрямо полз вверх, и каждый сантиметр казался поражением и победой.
У подножия маяка Коптилин долго отдыхал. Он дышал шумно и быстро, а легкие никак не могли набрать воздуха.
Он ухватился руками за кладку, цепляясь ногтями, а тело тянуло вниз. Наверху полыхал огонь, а у него не было сил подняться.
Он прижался грудью к отполированной ветрами и водой башенке маяка. Ему мерещилось солнце.
Коптилин спал и заставлял, приказывал себе не спать. Он открывал глаза, но и здесь было солнце.
А из-за горизонта действительно всходило солнце. Первое за эти дни. Солнце пробивало туман. Оно росло, занимая все небо, и когда заняло его полностью, с ревом пошло на него, на Коптилина, и он узнал в солнце самолет. По гулу Коптилин понял, что самолет возвращается.
Коптилин улыбался и плакал.
А потом в море он увидел расплывчатый силуэт корабля. Коптилин стряхнул ресницами слезы — силуэт стал четким и стремительным.
Коптилин оторвался от маяка. Он шел, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Ни разу не споткнулся. Остановился он у берега.
Стоял, качаясь, но стоял. Крепко упирался ногами в землю. Ждал, когда подойдет корабль. Ждал, когда спустят шлюпку.
Он проделывал мучительную работу, вспоминая, как надо сдвинуть ногу, чтобы шагнуть.
Люди бежали радостные, с удивительно знакомыми лицами, что-то кричали, и ему показалось, что он тоже бежит навстречу.
Его успели подхватить.
