Маяк - [4]
У него было желание опустить руки и броситься на берег, и — где наша не пропадала — или размозжить голову, или... Но он знал: другого выхода быть не может, а ЭТО всегда успеется, и потому упорно подставлял разбитые ладони кидающемуся на него берегу.
«У человека должен быть критерий. Если смерть, то страшно и глупо. Страшно и глупо мерить свою жизнь по смерти. А если нет выхода? И почему говорят: чтобы решиться на ЭТО, надо обладать сильной волей? Впрочем, говорят и о слабой воле. А по мне, в ЭТОМ — слабость и сила. Нет, только слабость. И вообще ЭТО — последнее дело. И разговор идет не об очередности. Просто последнее дело. На свете достаточно вещей, ради которых стоит жить, достаточно вещей, ради которых стоит бороться».
Волны ослабли, и Коптилин с трудом вывел лодку из зоны прибоя. Теперь он видел: перед ним остров. Совсем маленький, и с левой стороны в море уходит низкая гряда, а дальше темнеет еще один берег.
Коптилин рассвирепел. Он гнал лодку на огонь. Он чуть не распорол лодку о камни. Он едва не раскроил голову об эти камни, а в пятидесяти метрах волны спокойно перекатывались через узкую полоску земли.
«Дьявольство! Вот она, дистанция... Это хороший урок... Если, конечно, пригодится».
«Гриша, — сказал он себе, — не пиши завещания. Не будь благодетелем для других. Все равно никто не поверит. Никто не верит в искренность завещаний. Люди не верят в предсмертные записи. Они верят живым. Они верят в живое».
«Гриша, — сказал он себе, — ты философ. Дрянной философ. Это из-за того, что у тебя мокрые штаны. Тебе нужен штурвал и скорость. Ощущение высоты и воздуха. Тебе нужен этот остров и огонь».
Коптилин стоял на земле — порыжелой глыбе гранита, а ему казалось, что он еще в лодке. Он сделал несколько неуверенных шагов и радостно и хрипло засмеялся.
«До чего ж хорошо! Как это здорово — быть на земле!»
— Ого-го! — крикнул он. — Жи-ив!
В ответ истошно закричали чайки. Их было много, и они кружили над островом.
— Кричите, кричите! — подзадоривал их Коптилин.
Море было под ним, и он с изумлением спрашивал себя, неужели он это сделал: продержался сутки в воде и сейчас ощущает под ногами твердость? И все, что произошло с ним, представлялось очень давним и совсем не страшным.
Он ступал по скользким камням, покрытым грязно-зеленой тиной, наверх, где возвышалась башня маяка. Он с трудом сохранял равновесие: тело не слушалось, было чужим.
— Э, — сказал он, — так не пойдет. Осталось совсем немного.
Коптилин поднялся наверх и прислонился к отполированной ветрами и водой башенке.
За толстенным красным стеклом полыхал факел.
Он очнулся от тарахтящих звуков: будто стреляли из пулемета.
К острову приближался катер.
«Наконец-то», — безразлично подумал Коптилин, а катер, не подходя к берегу, стал описывать дугу.
— Стой! — закричал Коптилин. — Стой! Я здесь! Здесь!
Он легко побежал вниз, надсаживая глотку в крике: «А-а-а!» Он наткнулся на лодку, схватил ее и размахивал лодкой над головой.
Катер поворачивал в море.
Коптилин бросил лодку. Рука сжимала пистолет, и он яростно стрелял в воздух.
Катер уходил.
У Коптилина было желание выстрелить в катер. Он выбросил руку вперед, но перед тем, как спустить курок, дернул стволом вверх. Выстрела не было: кончились патроны.
Катер уменьшался и уменьшался в размерах, пока не скрылся за горизонтом. Стало тихо.
Набегали волны, кричали птицы — обычный шум моря.
— Сволочи! — орал Коптилин. — Подонки! Жалкие твари!
Он захлебывался ругательствами и проклятиями.
Теперь оружие было бесполезно.
— Ах-ах! — злобно выдохнул Коптилин и швырнул пистолет. Пистолет упал метрах в двадцати, и оттуда, торопливо махая крыльями, взлетела какая-то птица. Тогда Коптилин встал на носки и, стараясь не шуметь, побежал к тому месту.
«Дурак! Попусту расстрелять патроны! Я давно бы жрал птичье мясо. Это отличное мясо. Самое нежное мясо».
Голодная спазма сжала желудок.
Коптилин кидал пистолет в птиц, ползал на четвереньках, высматривал, вскакивал, падал, умолял, проклинал, задыхался от бешенства и бессилия, опять бросал пистолет и камни, но птицы подымались в воздух в самый последний момент.
Он чувствовал, что перестает соображать.
«Успокойся!»
«Не хочу!»
«Успокойся!»
«Я хочу жрать!»
«Так сходят с ума!»
«Пусть!»
«Ты мразь! Возьми себя в руки!»
— Возьми себя в руки, — повторил вслух Коптилин.
«Я вылетел четвертого числа. Сегодня 5 ноября. До праздника никто не придет проверить, как работает маяк. Да и был бы стоящий маяк, а то так, маячок. Он и поставлен, наверно, для отвода глаз. Только через три дня сюда завалится какой-нибудь кондовый дед, отрыгивающий водкой и рыбой.
А у нас нет праздников. У нас, у военных.
Я еще ни разу — с тех пор как в авиации — не встречал праздники за домашним столом. Раньше мы устраивали складчину и напивались. Сейчас и рад бы, да нельзя. А потом — через несколько дней — что за интерес? Это как газеты — их надо читать сразу. Да и изменилась мера, и праздники не считаешь лишним поводом для выпивки.
Для нас эти дни — самая работа. И понимаешь — это не только красные цифры в календаре... И как приятно знать, что другим ты обеспечиваешь отдых.
