Мавр и лондонские грачи - [42]

– Знаешь, Фредрик, тут ты меня не переубедишь, – вспыхнул Маркс. – Я не только к чужим, но и к своим работам безжалостно придирчив. Главное – чтобы труд, когда он будет закончен и выйдет в свет, был совершенно неуязвим. А сколько я над ним еще прокорплю, дело десятое. – Он пытливо взглянул на Энгельса. – Ты ведь это не серьезно, сам же ты, как ученый, работаешь основательно… Ну, хватит! У нас и так слишком мало времени. Тебе ведь завтра утром уезжать.

Мавр встал и, посвистывая, прошелся по комнате. Когда он проходил мимо двери, Муш, расслышавший несколько тактов из любимой песни о «Дубинке и проворной метле», заглянул в комнату, но, увидев, что дядя Ангел и Мавр все еще «болтают», тотчас осторожно прикрыл дверь.

Маркс, у которого не выходил из головы упрек друга, тревоживший его больше, чем он признавался самому себе, остановившись перед Энгельсом, раздраженно бросил:

– Без основательного изучения материала что бы я собой представлял? Щелкопера, писаку на все руки! Что говорить, демократическим олухам, которым приходит наитие «свыше», таких усилий, конечно, не требуется. Зачем этим счастливчикам мучить себя изучением экономического и исторического материала! Ведь все это так просто, как говорил мне один такой бравый весельчак. Все так просто! Да, в их пустых башках! Вот уж действительно простаки!

Оба расхохотались. Женни вышла на минутку из комнаты приготовить новую порцию кофе, а друзья, усевшись рядышком на кожаный диван, в ее отсутствие дали волю своей иронии, иронии, к которой они прибегали и не только с глазу на глаз, чтобы безжалостно бичевать всю братию мелкобуржуазных фразеров и любителей революционных авантюр из среды эмигрантов, смехом облегчая свой гнев. А раз начав, каждый подстегивал другого. Так получилось и сегодня.

Когда взрывы смеха проникли за дверь, у которой в нетерпении крутился Муш, малыш обиженно протянул: «Ну вот, сами рассказывают всякие смешные штуки, а нас выставили!» Муш находил это несправедливым, особенно со стороны обожаемого дяди Ангела. Он подговорил Лауру и Ки-Ки и успокоился, только когда Мэми обещала выторговать у Мавра и Энгельса часик и для них.

– Вышли бы вы на воздух немного пройтись! – сказала Женни, разлив кофе по чашкам. – Там вам никто не помешает. Детей никак не отгонишь от двери.

Но Энгельс тотчас торжественно поднял руку:

– Невозможно, фрау Женни! Я дал слово полковнику Мушу…

– Слышала, слышала… – перебила она его. – А что, если нам всем вечерком посидеть вместе и мы с Мавром будем рассказывать ребятам сказки?..

– Но не сегодня же? – Мавр вопросительно взглянул на друга. – Фредрик так редко здесь бывает.

– Прекрасно! – Энгельс был в восторге. – Вот все и будут довольны. А какие сказки? Братьев Гримм? Гофмана? А может быть, истерию о мастере Гансе Рёкле?

Мавр стал отмахиваться.

– Ни за что! И ты туда же! Детишки еще утром в постели приставали ко мне. – Он скорчил озабоченную гримасу. – С этим Рёкле я вообще, кажется, ввязался в весьма сомнительное предприятие.

Энгельс потребовал объяснений.

Женни весело рассказала:

– У мастера Рёкле ведь есть труба «Куда хочу, туда загляну», с ее помощью он ищет путь в страну будущего. Но его выследил черт, и…

– Хватит, хватит! – решительно заявил Мавр. – Ты меня все равно не соблазнишь, Женнели!

– Знаете, Фредрик, – сказала Женни, с оживлением повертываясь к нему, – мы ведь рассказываем сказки не только чтобы занять наших ребят. Мы с Мавром пришли к убеждению, что, когда рассказываешь сказки, создается полная духовная общность между нами, взрослыми, и детьми, живешь с ними как бы в одном мире. Сказками Гримма мы все зачитываемся до одурения… – Она кивнула на Карла. – И Мавр, и я, да и Ленхен – мы не меньше наших ребят счастливы в этом сказочном мире, где добрые, умные, сильные вступают в борьбу со злыми, низкими и подлыми чертями всех мастей и торжествуют над ними победу. К тому же красочный, поэтический язык обогащает ведь не одних только детей. Мавр вообще питает слабость к Гофману. Особенно к его чудесному архивариусу из «Золотого горшка». Помните, как у него замысловатые завитушки букв оборачивались в прекрасных змеек.

– Бог знает, – рассмеялся Мавр, – может, иначе господин советник юстиции, сидя над ворохами пыльных судебных дел, совершенно разучился бы смеяться. Я его так люблю потому, что он неплохо понимал, чем этот мир держится. Он бежал в романтику, пусть так, но зато он сберег живой родник своей фантазии. – Сощурившись, он лукаво взглянул на Энгельса: – И нашему брату-ученому, Фредрик, нужна фантазия. Ну как иначе представишь себе мир, который будет когда-то?

– Ф-ф-ф… – подул Энгельс в русую бороду. – А каким же сухим и окостеневшим стал бы наш язык! – И вдруг звонко рассмеялся и долго не мог успокоиться. – Простите, фрау Женни, – проговорил он сквозь смех, – но я представил себе, что за рожу скроили бы наши ученые мужи, узнав, что Мавр не только сидит за своей экономикой, но и рассказывает, и даже сам сочиняет сказки.

– Только этого недоставало! – Мавр усмехнулся. – Недавно один такой гусак озабоченно меня предостерегал – он видел, как я в парке резвился с оравой уличных мальчишек. «Не полагаете ли вы, что это может повредить серьезному делу, которому мы служим»? – заявил он мне.