Мавр и лондонские грачи - [27]
Ки-Ки уткнулась в плечо отца.
– Тогда долго-долго будем валяться в постели, правда? – Она надеялась хоть на какое-то возмещение.
– Гм!.. Не слишком долго. – Мавр колебался. Взглянул на часы. Восьмой час. – Пока не проснется Мэми! А ты дорисовала свою елку, Ки-Ки? – спросил он, понизив голос.
Женни кивнула:
– Получилась как настоящая – густая такая, и на ней бородатый лишайник. А снизу я пририсовала гнома. Чулки я ему выкрасила в синий цвет, но Мэми говорит и Ленхен тоже, что у него всегда бывают красные.
– Красные куда красивее.
– Но ведь я уже нарисовала синие.
– А ты сверху покрась красным!
– Тогда получатся лиловые, Мавр!
– Верно. Тогда уж лучше пусть останутся синими. Лиловый – что за цвет? – Он повернулся к младшей дочке: – А ты, Лерхен? Что ты вчера делала?
– Утром я с Ленхен ходила за покупками. Взяли у мясника большущий кусок телятины. Сначала он сказал, чтобы мы заплатили, а потом отдал так. – Мавр промолчал, и Лаура продолжала: – А окорок опять с прилавка убрал. Жалко. Мы купили в гастрономическом другой, малюсенький-премалюсенький. – Лаура размечталась: – Вот если б такой… как колбаса у мастера Рёкле – режешь, а окорок не убавляется.
– Гм, это бы неплохо. Совсем неплохо… – согласился Мавр. – Когда-нибудь будет такой окорок.
– Где же?
Мавр прищурил глаза:
– В стране Завтра-и-Послезавтра.
– Ой, значит, ты расскажешь дальше сказку про Рёкле?
– В кровати? – Он покачал головой. – Ну, а что ты еще делала?
– Я? – Лаура задумалась. – Читала дальше «Дон-Кихота». Хочу хорошенько научиться читать, Мавр. Я уже твердо знаю все немецкие буквы.
– О, это хорошо. И все поняла? Это правда, Лерхен? – Он прищурился и, так как Лаура утвердительно закивала, спросил: – А что же говорит его лошадь Росинка?
– Росинка? – Лаура наморщила носик. – Не лошадь Росинка, а конь Росинант!
– Ах да, верно, верно! Так что же сказал Росинант, когда достойный рыцарь Ламанчский сражался с ветряными мельницами?
– Росинант… что он сказал? – Лаура с сомнением поглядела на Мавра.
Но он ведь спросил вполне серьезно. Нахмурив лоб и задрав носик, она какое-то время напряженно думала, пока не заметила, как предательски дрожит у Мавра черная борода. Не подавая виду, она степенно проговорила:
– Росинант очень удивился. Сказать он, конечно, что-то сказал, Мавр. Но, понимаешь, тогда люди еще не знали лошадиного языка. И потому не записали. Жалко, правда, Мавр?
Мавра разбирал смех. А увидев лукавые глазки Лауры, в которых вспыхивали зеленые искорки, он чуть громко не прыснул. Но тут же оглянулся на Женни. Как крепко она сегодня спит, уткнувшись лицом в подушку!
Но тут Мэми вдруг повернулась и, глядя на трех опешивших болтунов блестящими, совсем не заспанными глазами, небрежно сказала:
– Лошадиный язык? Конечно, он существует. Я даже читала в книжке стихи на лошадином языке.
Уж эта Мэми! Значит, она подслушивала и только притворялась, что спит. С восторженными воплями девочки прыгнули на кровать матери, дав наконец волю своей радости. Тут и Эдгар выбрался из-под одеяла, крича:
– Подождите! Подождите! Сейчас придет полководец Муш, и тогда уж…
В короткой рубашонке, забавно размахивая руками и скача на одной ножке, как Румпельштильцхен[10], он пронесся по комнате и одним прыжком очутился у матери на постели. Он так затормошил Мэми, что ей пришлось уцепиться за Мавра, чтобы не упасть с кровати.
– Мавр, спаси меня от гражданина Муша! – взывала она.
Когда дети угомонились и буря восторга стихла, они стали играть длинной косой матери, завивавшейся на конце локонами. Потом стащили с головы Мэми чепчик и, хохоча, по очереди начали примерять его перед зеркалом, чтобы узнать, кому он больше пойдет. А когда наконец все опять улеглись, Муш – в постель к Мэми, девочки – к Мавру, Женни спросила:
– Ну, что вчера вечером, Мавр? Ты так долго не возвращался! Я очень устала, не дождалась. Все сошло хорошо?
– И еще как, Женнихен! – весело ответил Мавр и, обращаясь к детям, объяснил: – Мне пришлось вчера побывать в гостях у паука-прядилыцика. Кровосос крутился у нас, как на горячих углях, – все воскресенье ему испортили. А его Очкастому Черту даже один рог отпилили. Поглядели бы вы, как он, поджав хвост, дал тягу!
– Очкастый черт? Самый взаправдашний? – восхитилась Лаура.
– И он удрал к себе в ад? – осведомился Эдгар.
– Хорошо бы! Но, к сожалению, великий Муш, чертям еще слишком много приволья на земле. Однако этому воскресное жаркое не полезет в горло.
Лаура показала на мокрое от дождя окно:
– А наше-то воскресенье? Что же мы теперь будем делать?
– Давайте лежать в постели до самого обеда! – воскликнул Муш. – Мавр нам доскажет сказку про волшебника Рёкле!
– Или о стране Завтра-и-Послезавтра, где солнце и дождик можно заказывать, – приставала Лаура.
– О стране Завтра-и-Послезавтра? – Мавр рассмеялся. – Эту сказку я сам еще толком не знаю.
– Ничего, ты только начни, а там все тебе само придет в голову! – уговаривала Лаура.
– Придет в голову! Да еще в кровати! Такая сказка! – укоризненно произнес Мавр. – Нет, нет. Тут нужно шагать, да еще большими шагами.
Ки-Ки слушала лишь краем уха, ей уже давно не терпелось задать один вопрос.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.