Мавр и лондонские грачи - [109]
– Пусть сами хозяева выйдут сюда!
– Да это же Эндер, фабричный инспектор.
– Пусть говорит!
– Нечего ему тут болтать!
Эндер? Билли и Джек переглянулись. Но вот до них снова донесся голос фабричного инспектора:
– Это я добился, чтобы дети работали не больше восьми часов. Я заверяю вас…
Толпа постепенно успокаивалась. Люди стали прислушиваться. Эндер говорил так тихо, что в воротах, где стоял Билли и его товарищи, слов нельзя было разобрать. Один из вахтеров обратил на них внимание.
– Вам чего здесь надо? – спросил он.
Молодая работница испуганно потянула старика Келлинга за рукав, говоря:
– Нам нельзя здесь стоять. Нам велели ждать Бернера.
Снова сюда донеслись отдельные слова Эндера:
– …Невозможно требовать всё сразу… Шаг за шагом…
Рабочие снова зашумели. По толпе прошло какое-то движение. Все головы повернулись в одну сторону. Там кто-то говорил.
– Вот черт! – выругался Джек. – Что еще там такое?
– Это Каттл, собака! – прохрипел Келлинг.
Толпа на дворе напряженно слушала. Голос Каттла был здесь хорошо слышен.
– Я повторяю: мы согласны повысить зарплату. Но с условием, чтобы двор был немедленно очищен. Я даю пять минут сроку. Через пять минут мы закроем ворота. Все, кто к тому времени останется во дворе, будут уволены. Трех зачинщиков забастовки мы уже уволили.
В ответ послышался гул возмущения. Вот-вот толпа взбунтуется. Вперед выскочил молодой рабочий и крикнул Каттлу:
– Пусть сам хозяин говорит!
Но в то же мгновение со всех сторон послышались испуганные крики:
– Машины заработали!
Несколько мгновений царила мертвая тишина. Затаив дыхание все слушали глухой стук машин, в котором теперь звучала угроза. Неужели в цехах уже приступили к работе? И вот уже две-три женщины бросились в прядильни. Одна из них тащила за собой мальчика и в страхе кричала подруге:
– Идем, идем скорее, а то они нас уволят!
Дети еще колебались. Но скоро несколько парнишек потянулись за прядильщицей. Тут все увидели Хенни и Джима. Джим Теленок расставил руки, пытаясь удержать отхлынувших ребят. А Хенни сорвал с себя шапку, высоко подбросил ее вверх и звонко воскликнул:
– Стойте, стойте! Мы не зайчишки-трусишки! Нас не запугать!
Но к цехам устремлялось все больше и больше работниц, увлекавших за собой и детей.
– Стойте! – кричали рабочие ночной смены. Потом еще раз хором: – Стойте!
Но поток уже нельзя было остановить. Женщины, мужчины, дети в панике ринулись к рабочим местам. Стачечный митинг был сорван. Правда, большинство рабочих и работниц ночной смены еще держались, но кое-кто из стоявших поблизости от фабричных ворот уже направился к выходу. Два молодых парня подскочили к ним:
– Неужели вы бросите товарищей?
– Неужели вы покинете в беде Бернера, Клинга и Коллинза?
– Кто выйдет на улицу, тот предатель!
Несколько человек повернули обратно. Теперь к тем, кто стоял в воротах, подошли еще десяток рабочих и все вместе, взявшись за руки, закрыли выход. Но откуда-то из середины двора стали напирать на толпу.
– Выпустите нас! Выпустите!
– Освободите проходную!
С горечью Джек и Билли увидели: рабочие раскололись на два лагеря. Они еще не знали, что это надсмотрщики во главе с Очкастым Чертом подталкивали прядильщиков к проходной. Но вот они расслышали голос Белла:
– Всех записывайте! Все будут уволены! Все, кто через три минуты не покинет двор! Через три минуты ворота будут заперты!
Преодолев охвативший его страх, Робин подбежал к воротам, поднял руку и крикнул:
– Товарищи! Без паники! Наша смена сомкнутыми рядами покинет двор.
Бернер и Бен тоже громко призывали:
– Сохраняйте спокойствие! Мы продолжаем борьбу!
Все трое стали у ворот, как на боевом посту. Теперь проход был свободен. Вахтеры не смели приблизиться к ним.
Тем временем Джека подхватил общий поток и вынес его на улицу. «Пропало! Все пропало!» – думал он.
Билли стоял позади Робина. Он приметил, что понуро подходившие рабочие и работницы, поравнявшись с ними, выше поднимали головы. Всего, что произошло здесь, он еще не понял, но одно было ясно: это организованное отступление, а не беспорядочное бегство.
Очкастый Черт с блокнотом в руках тоже протиснулся к воротам. Он хотел записать всех, кто станет упорствовать, чтобы затем уволить. Увидев в проходной вместо вахтеров трех руководителей забастовки, а рядом Билли Клинга, он озадаченно остановился. Лицо его расплылось в отвратительной ухмылке. С издевкой он воскликнул:
– Поглядите-ка, братья Клинг! Один – уволен, другой – сбежал. И оба еще на территории фабрики. Вот мы и застукали бунтовщиков. Только третьего братца недостает! – Он махнул рукой надзирателям. – Обоих парней взять и выдать поли…
Но тут речь его оборвалась. Он издал какой-то гортанный звук, задыхаясь, прикрыл лицо, на мгновение исчезнувшее за облачком желтой пыли, и упал на руки перепуганных надзирателей. Они думали, что его хватил удар. Белл то стонал, то хрипел.
Никем не задержанный, Хенни вместе с Кингом проскользнул мимо Робина на улицу. Это он выпустил из небольшой трубочки заряд толченого перца и ловко попал Очкастому Черту прямо в нос.
На быстро опустевшем дворе рядом с кипами хлопка стоял фабричный инспектор Эндер и не отрываясь смотрел вслед удалявшимся прядильщикам. Презрительные взгляды, которыми окидывали его проходившие мимо рабочие, причиняли ему боль. Он был слишком потрясен и не знал, как ему поступить. Но что-то делать надо – это он хорошо понимал. Увидев Каттла и Кросса-младшего у входа в контору, он быстрыми шагами направился к ним. Кросс предпочел немедленно скрыться, но Каттл спокойно поджидал фабричного инспектора.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.