Мавр и лондонские грачи - [106]
Стачка
В этот вечер Джек вернулся поздно. Грачам, встрепенувшимся от сна, он не дал даже как следует глаза протереть и сразу же начал рассказывать, торопливо зажигая огарок свечи. Возможность помочь прядильщикам при подготовке стачки так воодушевила его, что он даже опешил, когда Оливер, громко зевая, вдруг прервал его:
– Да это же мура! Пошлют нас раза два сбегать куда-нибудь, вот и всё. Ни одной монеты не заработаешь.
Джек возмутился:
– Ты только послушай, Кинг! Какой барский сынок выискался! Такое дело – и вдруг монеты! А я-то думал, он уже совсем наш… – Джек внезапно умолк: Билли толкнул его.
А Оливер разошелся:
– Рабочие бастуют, потому что жрать хотят, это понятно: без угля очага не разведешь. В том числе и нашего. Но кто мы такие, в конце концов? Шайка грачей или благотворительное общество?
– Полегче, полегче, – послышался голос Хенни. Он выбрался из-под одеяла. – Оливер прав, но Джек тоже прав. Когда надо прижать Кровососа, ни он, ни Билли не могут спокойно сидеть и поплевывать в потолок. Это ясно! Но ясно и другое: помогать пойдут только те, кому это дело по душе, а кому нет, тому и встревать нечего. К примеру: Оливеру и близнецам.
– А нам почему нельзя? – возмутился Джим Теленок. – У нас мать тоже в прядильне работает, а раз стачка на пользу прядильщикам, мы не будем тут сложа руки сидеть.
Билли продолжал молчать. Но вот в конце концов заговорил и он:
– Да, пускай Оливер тут остается. Здесь тоже кому-нибудь надо быть. Завтра Бробби обещал прийти. А мы, пятеро, вроде уже договорились: раз мы нужны рабочим, мы им всегда поможем.
Джек объяснил: Билли и ему Бен поручил привести на фабрику рабочего Кéллинга, того самого, с которым недавно произошел несчастный случай. Хенни и один из близнецов – лучше всего Джим, так он, Джек, предлагает – должны незаметно затесаться в толпу ребят из утренней смены и поддержать их.
– Идет! – подвел черту Кинг. – А сейчас давайте на боковую, а то вставать в четыре утра.
Вскоре все крепко спали, один Оливер все не ложился и мрачно смотрел на догорающую свечу. Впервые, с тех пор как он попал в шайку грачей, он почувствовал себя одиноким. Но не сам ли он виноват? Недовольный собой, он задул наконец свечу.
Больше всего Билли не любил ходить по утрам на фабрику. Серая безмолвная масса плелась на смену, словно на каторгу. А сегодня? Какое странное чувство охватило его, когда он снова оказался среди рабочих!
Прежде всего они зашли за Келлингом. Но ночью у старого прядильщика открылась рана, и толстая повязка вся пропиталась кровью. Грачи даже растерялись. Но Джек придумал устроить из стула носилки. Если поспешить, они еще вовремя поспеют на фабрику.
Ледяной ветер дул им навстречу, и все же оба скоро вспотели. Пока они не выбрались из толпы, им все время приходилось остерегаться, как бы кто-нибудь не толкнул Келлинга. Но вот наконец они остановились, и Билли сказал:
– Последние сто метров нам надо без Джека одолеть. Нельзя, чтобы его кто-нибудь около фабрики видел.
– Брось ерунду пороть! – обозлился Джек. – Ты сейчас не обо мне думай!
– А я не о тебе думаю! – огрызнулся Билли. – Ты вот забыл, что Очкастый Черт с начала года работает в Уайтчапле старшим надзирателем. А ему в лапы тебе лучше не попадаться.
– Оставайся здесь, Джек! – решил спор Келлинг и сразу встал. Он опирался на плечо Билли. – Надо так пройти, чтобы никто на нас и внимания не обратил.
Тут они увидали, как из ворот вышел Бéрнер и направился прямо к ним.
– Лучше бы вам здесь подождать. Раньше времени не стоит показываться. – Одобрительно взглянув на носилки, он добавил: – Это вы хорошо придумали, ребята! Молодая работница уже тут. Вон она, на той стороне. А ты давай со мной, Билли, подождешь у ворот. Как только я подам знак, вы переберетесь во двор, но не раньше. – И Бернер поспешил назад.
– Эй, куда? Куда? – закричал ему вслед вахтер.
Но Бернер даже не обернулся. Билли пристроился у забора и хорошо видел все происходящее на фабричном дворе. На минутку к нему подбежал Эдди и шепнул, что Хенни и Джим уже пробрались на территорию фабрики.
Часы показывали десять минут седьмого, а никто из ворот не вышел. На дворе, тесно сомкнувшись, полукругом стояли прядильщики; из цехов выходили всё новые и новые молодые и старые рабочие и работницы, кое-кто еще держал получку в руках. Слышно было, как шаркали ноги по мостовой.
Билли прокрался поближе к воротам. Вахтер, покинув свой пост, следил только за тем, что происходило на дворе. Глядя на рабочих, Билли диву давался: раньше он видел их всегда сгорбленными, с равнодушными лицами, а сегодня все словно выпрямились, и старые и молодые. И работницы тоже. У всех был такой решительный вид!
Билли овладело новое, неведомое чувство. Он не понимал, что сегодня впервые видит лицо своего класса, решившего подняться на бой.
Бен и Робин стояли у входа в подвал, где находились паровые котлы.
– Пора машины останавливать, Робин! – торопил Бен.
– Надо подождать, пока рабочие не получат заработную плату.
– Тем, наверху, уже донесли, – беспокойно шептал Бен. – Как бы они нас не опередили. – И он посмотрел на окна главной конторы.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.