Маугли - [12]
С детства я познал вкус дичи, вкус свинцовой дроби на зубах и тяжесть непереваренной зайчатины в желудке, что напоминала столетнее сгущенное молоко.
Снова сто лет, сегодня цифра сто в почете не только на словах, но и в делах, наверно сто лохов обдеру, и сто добрых людей мне милостыню подадут в размере ста долларов США.
Не подкачала ягодица Евдокии, да, не подкачала - настоящая балеринья, словно только что со сцены сошла вместе с остальными частями тела.
Мы с мамой в детстве, когда я размал кашу по щекам воспитательницы Нины Ивановны, пошли в Большой Театр на "Золушку".
Мама, милая мама - зачем тебе смена мужчин, с которыми ты блаженствуешь, а затем без ножа режешь отказами и автомобильными катастрофами.
Милые руки мамы, особенно милы, когда она доставала руками, а не зубами - только безрукие инвалиды зубами достают из кошелька деньги, а мама доставала руками - деньги и покупала на них мне конфеты "Дюшес", липкие, дешевые, ароматные, как недорогие девушки из Саратова.
В театральном буфете мама выискивала для меня сладости подешевле - так гончая собака выбирает за кем побежит: за раненым медведем или за жирным мясником с тележкой сосисек.
Мама одновременно: ругалась с буфетчицей (а буфетчица в чепце-кокошнике, словно только что пришла из средневековья), строила глазки пьяному майору, и щелкала пальцами для лощенного бородатого профессора, который читал толстую книгу по физике, словно в театре других дел нет, кроме квантовой механики.
В буфет зашла балерина - я не верил, что настоящая балерина зайдет, но она зашла, и я понял через годы, что так выискивала женихов богатых - всегда и везде.
В моей душе вспыхнул магнием огонь любознательности - так собака залезает в горячую духовку.
До боли в ушах, до судороги в пальцах ног и до потных ладоней я захотел потрогать балерину, как трогал яблоко в саду тети Сони.
Тетя Соня яблоки не выращивала, а перепродавала, и у неё в саду вместо яблонь стояли ящики с российскими и импортными яблоками.
В театральном буфете яблоки не продавали, поэтому я хотел потрогать яблочную балерину.
Маленький, а с маленького нулевой спрос, я ткнул указательным пальчиком балерину в левую ягодицу, словно старому зайцу в ляжку палец воткнул.
Ах, я уже говорил о старом зайце и о моем дедушке охотнике: охотнике до всего.
Ягодица Евдокии, когда я падал на банановой кожуре, по физическим свойствам соответствовала ягодице балерины в театральном буфете из детства.
Бутон, картина Васнецова "Иванушка и серый волк", вот что значит ностальгия моего детства.
Еноты с печальными глазами и популярные лемуры - ничто по сравнению с моим прожжённым альтернативным детством.
Детство ушло, на смену пришла юность с пылкими мечтами и безрассудством на почве становления личности - так канарейка самоутверждается перед зеркалом в серебряной раме.
Иногда я думал, что Евдокия слишком уж заносчива, терпит меня из жалости и из Правды, потому что слово дала, что я её парень с вихрами и небольшим образованием равным Президенту какой-нибудь банановой республики.
Чувство неполноценности я заливал вином и водкой, добавлял пива, и лакировал, лакировал алкогольными коктейлями, пока все неровности неполноценности не исчезали в розовом тумане - я хороший.
Но на следующий день чувство неполноценности возникало, умноженное на два, и я снова страдал, потому что не танцовщик, не прыгун с шестом, не великий шахматист с карими очами.
Испытывал я свою девушку, пытал, и себя тем же испытывал, словно разрывал сухожилия "Камазом".
Раньше привязывали узника к коням, и коней пускали по степи, а сейчас - к "Камаз"у на трос, и пошел по всем светофорам с улюлюканьем и гиканьем - так червяк болтается на крючке.
Евдокия по простоте души рассказывала о своих накоплениях, показывала, где лежат, перебирала драгоценности - любит балерина дорогое, как сорока любит.
Особенно она дорожила семейным колечком - реликвия - полуторакаратный бриллиант старой огранки, но чистый, словно столовое вино хлебное капнули, в золотом колечке.
Евдокия часто рассказывала о кольце, как оно революцию пережило, войну прошло и раньше служило символом ума, добра и великодушия.
Я долго не думал - не нужно мне кольцо, но нужны чувства моей невесты, поэтому испытал её на кольце, оттого, что о нашем семейном счастье заботился, о детях будущих и о внуках с сизыми носами.
Если сейчас даст слабину девушка, то из неё выйдет плохая мать моих детей: неблагоразумная, рыхлая характером и сухая телом, похожая на угрюмого пасечника с Угрюм реки.
Я доказал себе, что я-то крепок, пройду испытание, но любопытно - что скажет моя невеста - накричит ли на меня, заподозрит в дурном?
Украл я колечко и снес в ломбард от греха дальше, словно заметал следы веником с табаком.
Барыги имя и фамилию не спрашивают в ломбардах, но за тайну берут свой огромный процент, равный вежливому походу в тюрьму.
Немного я получил, надеялся на большую сумму, а на руках у меня после колечка - тысяча долларов США - один раз в казино сходить, да и то - без шика.
Не деньги для меня тогда важны, а характер Евдокии: что скажет, на чем остановится, будто бежала с горы, а перед ней яма с заостренными кольями.
Производственная тема не умерла, она высвечивает человека у станка, в трудовых буднях с обязательным обращением к эстетическому наслаждению. И юмор, конечно…
— Кто? Слышите, обыватели в штопаной одежде, кто скажет мне гадость? – Девушка воин с кокардой «Моральный патруль» в волосах (волосы – чернее Чёрной дыры, длиннее Млечного пути) широко расставила циркульные ноги.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.