Матрица войны - [119]

– Здесь, за окном, большое дерево. На него прилетает ворона. Садится и каркает. Прибегает собака, лает на ворону. Они бранятся, но не слишком. Ворона говорит собаке что-то ироничное, и собака ей отвечает тем же.

Он чувствовал, что в ней появляется интерес к жизни. К вороне, к собаке. Может быть, даже к нему. Но он боялся, что этот интерес напомнит ей о пережитом, об ужасном. Оттолкнет ее. И он прятался за пустяки, которые торопливо, со смешками, рассказывал.

– Представляешь, пошел на рынок, ну там огурчики, помидорчики разные… Смотрю, грибы продают. Один мужичок за прилавком, а перед ним гриб с гору… Ей-богу!.. Где, говорю, нашел?.. А он говорит, под Яхромой. Второй еще больше был, да червивый… Вот выздоровеешь, поедем под Яхрому беленькие собирать…

Она напряженно слушала, словно пыталась понять, о чем он ей говорит. Так, должно быть, слушали пришельцев обитатели островов в океане, когда к их берегам приставали фрегаты и люди в камзолах сходили на берег, пытались объясниться с туземцами.

– У Кропоткинской набрел на ресторанчик… Уютный… Прямо в ресторане, сквозь крышу, дерево растет… Рядом стена кирпичная, старый московский дом, а с него водопад, настоящий… Специально зашел, кухню отведал… Хорошая… Навестим с тобой ресторанчик….

Она внимательно слушала, сжав брови, словно вспоминала значение слов, которые когда-то слыхала.

Он отвлекал ее пустяками, а сам, воспользовавшись тем, что она заслушалась, взял ее руку, склонился. Целовал ее пальцы, перебирал, дышал на них, касался губами. И вдруг почувствовал, как она положила руку ему на голову. Замер, боясь спугнуть ее. Словно преданная собака, осчастливленная хозяином, чувствовал благодарно ее прикосновение. Желал, чтоб оно длилось вечно. Чтобы эта счастливая неподвижность не нарушалась ничем.

– Спасибо тебе, – сказала она.

– Что тебе принести в следующий раз? Может быть, альбом Серова? «Девочка с персиками»… Или стихи Гумилева… «Раз услышал бедный абиссинец, что далеко на севере, в Каире…» Или наушники с музыкой?

– Принеси мне цветные фломастеры и бумагу. Хочу рисовать.

Он обрадовался этой просьбе. Болезнь ее отступала, как ледник, унося с собой обломки и мусор случившейся катастрофы. И вот-вот из-подо льда, в сочном горном ручье, пробьется острый зеленый побег альпийского цветка.

Он в этот же день купил комплект фломастеров, альбом для рисования. Принес ей, услышав слова благодарности. Уходил от нее в сумерках, оглядываясь на горящие окна. Думал – там, за желтым окном, она, его милая, раскрыла альбом. Проводит красную, зеленую, синюю линии. Рисует радугу.

На следующий день он не пошел к ней в больницу, зная, что туда направляется Джулия. А все время потратил на уборку квартиры. Скоро она покинет больницу, и он привезет ее в свой дом. И быть может, она у него останется, станет жить с ним вместе.

Он отводил ей гостиную. И первое, что сделал, повесил у изголовья кровати большое зеркало. Женщина нуждается в зеркале, рассуждал он, укрепляя на стене тяжелую раму, наполняя комнату драгоценным сверканьем. Утром она станет смотреться, расчесывая свои длинные волосы, пропуская их сквозь просторный гребень. Положит на веки легкие зеленоватые тени. Чуть подкрасит губы. А вечером, раздеваясь, усталым движением распустит волосы, разольет их по голым плечам. Снимет и положит в стеклянную розетку золотое колечко с камушком, сережки, серебряный браслет.

Повесив зеркало, он принялся за книжную полку. Снял и перенес в кабинет книги по военному искусству, политические трактаты, мемуары разведчиков, военных, политиков. На освободившееся место поставил альбомы по искусству: художников Возрождения, русскую икону, Сурикова, Врубеля, Петрова-Водкина. Спрятал подальше Босха, замуровал его в толщу книг. Пускай она вечерами под лампой, под мягким абажуром, перелистывает страницы, а он издали, из кресла, станет за ней наблюдать, угадывая, что она видит. Ангелов Джотто, или псковскую Параскеву Пятницу, или ночные чертополохи Врубеля, или «Купание красного коня».

Он остался доволен. Поставил на стол хрустальную вазу, чтобы в ее комнате постоянно находились цветы.

На другой день направился к ней. Нес свою тайну, зная, что о ней не обмолвится, приберегал ее, как сюрприз.

Она появилась все в том же фиолетовом пончо. Подняла на него глаза, торопилась к нему. Еще издали он заметил, что лицо ее утратило бледность, на нем обозначился румянец, губы были приоткрыты. Она казалась взволнованной. В руках у нее был альбом для рисования.

– Смотри, – сказала она, едва поздоровавшись. Уселась рядом, торопливо открыла альбом. – Все эти два дня рисовала.

Первый рисунок поразил его. Среди темной неодушевленной Вселенной зародилась яркая животворная сердцевина. Сияющее золотое яйцо, разгоравшееся, испускавшее из себя концентрические окружности жизни, словно круги на воде, возмущенной внезапным ударом. От этого таинственного удара, от прикосновения Бога началось колебание мира, вибрация Мироздания. Потекли разноцветные волны, все дальше от центра, одухотворяя черно-лиловый безжизненный мрак, проникая в отдаленные окрестности мира. И хотелось понять, кто нанес этот животворный удар. Как далеко расплывутся волшебные волны.