Матрица войны - [116]

– С Новым годом! – сказал он, кланяясь Белосельцеву от порога. – Я пришел вас поздравить. Пожелать вам, дорогой друг, здоровья, исполнения ваших желаний, благополучия вашим близким.

Он извлек из нагрудного кармана, протянул Белосельцеву перламутровый инкрустированный ножичек на цепочке. Белосельцев, растроганный, принял подарок. Радуясь приходу Сом Кыта, благодарный ему за эти торжественные старомодные поздравления, достал из сумки новую, с золоченым пером, паркеровскую ручку, одарил ею Сом Кыта. Оба стояли, держа подарки, улыбались друг другу.

– Через несколько минут – Новый год, – сказал Сом Кыт. – Спустимся вниз, посмотрим, как встречает его народ.

Они вышли из отеля на каменный портал. Площадь была пустой. Музыка стихла. Вьетнамский патруль медленно двигался в тени пальм.

– Ну вот сейчас. – Сом Кыт следил за секундной стрелкой часов. – Сейчас – Новый год!

Вдали, за деревьями, за красными черепичными кровлями, прозвучала слабая очередь. Ей откликнулась другая, погромче. В разных концах города застрекотало беспорядочно, часто. Стрельба усиливалась, охватывала кольцами город. Над мохнатыми деревьями полетели пульсирующие колючие трассы, зачертили небо. Зашипели сигнальные, бледные на солнце ракеты. Весь город сотрясался, трескался, лопался от очередей, словно катились уличные бои. Рассыпанные по городу гарнизоны и патрули палили яростно в небо в честь наступившего буддийского Нового года. Близко, под пальмами, оглушая, ударила трескотня – это вьетнамцы, подняв автоматы, разряжали свои магазины, издали улыбались, кивали им, стоящим на ступенях отеля. Белосельцев, оглушенный, смеялся, смотрел на Сом Кыта, и тот смеялся. Город свивал над собой букеты красных и зеленых, медленно парящих ракет, чертил молниеносные перекрестья автоматных и пулеметных трасс. Реже, реже – и смолкло. Вынеслись велосипедисты и дети, площадь запестрела женскими длинными одеждами.

– Я хотел сообщить вам. – Сом Кыт церемонно поклонился. – Нас ждет новогодний обед. Полагая, что во время поездки вас могла утомить азиатская пища, я на свой страх и риск заказал европейскую кухню. Стейк и овощи. Надеюсь, я вам угодил.

– Я тронут, дорогой Сом Кыт. Вы вспомнили, что я европеец, в то время как сам я об этом стал забывать. Стал забывать, что в сумке у меня прячется еще одна бутылка водки. Как бы мне хотелось, дорогой друг, чтобы вы изменили своей обычной привычке и выпили со мной за компанию.

– В честь Нового года я выпью немного водки.

Они обедали одни в пустом, огромном, печальном зале с запыленными зеркалами и люстрами. Официант, облаченный в заглаженный белый жилет, прислуживал им с выражением грусти, давая понять, что в прошлом его услугами пользовались великие люди. Но эта чопорная грусть официанта и их одинокая трапеза веселили Белосельцева. Тем более что горячее кровяное мясо розовело на тарелке, пестрели наклейки на бутылочках с соусом, кудрявился зеленый плюмаж салата.

Белосельцев налил рюмку водки:

– Дорогой Сом Кыт, что пожелать вам в эти первые минуты Нового года? Выскажите свои пожелания, и я буду просить судьбу, чтобы она помогла им осуществиться.

Сом Кыт поднял рюмку и, растроганный, очень серьезно произнес:

– В эти первые минуты Нового года у меня нет личных желаний. У меня вообще почти не осталось личных желаний. Все мои желания связаны с судьбой моего отечества. Пожелаем ему мира, отдохновения, урожаев в полях, младенцев в семьях. Пусть в Новом году тьма отступит от наших порогов и от наших границ. Ведь именно к этому, дорогой друг, мы с вами оба стремимся. Затем и пустились в дорогу. Если вы мне позволите, пожелаем в этом Новом году счастья моей дорогой измученной родине!

Они чокнулись, выпили во благо стране, шумевшей за шторами городским гуляньем, мерцавшей развешенными вдоль пальм цветными фонариками.

Белосельцеву было хорошо сидеть за чистой скатертью, есть вкусное мясо, пьянеть, глядя на торжественное лицо Сом Кыта.

– Дорогой Сом Кыт, – сказал он, испытывая нежное чувство. – Я рад, что судьба нас свела. Мы многое пережили за эти дни, многое перечувствовали. Поверьте, эту поездку, наши дружеские беседы я никогда не забуду.

– В свою очередь отвечу вам встречным признанием. Я наблюдал, как вы работаете, как не щадите себя. Я замечал на вашем лице сострадание к моим соотечественникам, вы горевали, когда встречались с людским несчастьем. Может быть, вы журналист, а может быть, нет. Но вами двигает благо. Вы не хотите, чтобы здесь, на нашей земле, продолжалась война. Не хотите, чтобы она со скоростью железнодорожных составов приблизилась к границе Таиланда и над Кампучией снова полетели американские «летающие крепости», сжигая города и деревни. Как мог, я вам помогал. Помогал моей многострадальной родине.

Они сидели, смотрели сквозь окна, как шумит толпа, несет разноцветные флаги, и Белосельцеву было легко на сердце. Сом Кыт, умиленный, утративший обычную сдержанность, говорил:

– Я мечтаю, что, быть может, получу назначение в Париж, и мы уедем туда с женой. Я увижу в подлинниках моих любимых импрессионистов, увижу Дега, Ренуара. Мы станем гулять с женой по бульвару Капуцинов, по Елисейским полям, по набережным Сены. Ужинать в маленьких уютных кафе. Пномпень раньше называли Парижем Востока. Здесь все любили Париж, все ему поклонялись. Я хотел бы прожить остаток жизни в покое и мире. Искупить совершенные мною дурные поступки, чтобы потом, после смерти, в другой моей жизни, я бы не разлучался с женой и мы встретились бы с нашими детьми.