Материалы к истории крайне - западных славян - [40]

Остановимся здесь, чтобы вспомнить, в параллель с этим обычаем, наши деревенские обычаи. У нас молодых «величали», пели (в Юрьевке):

А веде молодой молодую к венцу,

а сажае ее в золотой повоз,

а позади отец с матерью

на пороге плачут,

а плачут та причитают:

«И куда везут кралю нашу!

А как будем без нее жить на свете?»

А на них сваты руками машут:

«Помолчите, родичи, помолчите!

А сам Бог веле людям женитися,

любитися, а деток родити!»

А как господа-бояре кричали:

«Погоняй скорее до церкови!

А пора молодых венчати,

а пора молодых огневи дати,

а по нем величати!»

(Из сохранившейся записи 1910 года, единственной уцелевшей в эти страшные годы).

Из сопоставления видно, что наши южные крестьяне считали нареченных молодых как бы царями или королями. Невесту, идущую к венцу, они величают «кралей» (королевой), и обещают молодых «огневи дати», когда из-под венца они влетают через костер горящей соломы во двор. В последнюю бросали в Юрьевке колосья из Первого Снопа. Как мы указывали в книге «Языческий фольклор на Руси», солома, сноп — атрибуты Бога-Отца, а в древности — Деда Вселенной — Исварога-Исвары.[135]

Но вернемся к описанию Мармье.

«Жених является в сопровождении своих друзей. Вдвоем они становятся на колени перед пастором, и когда церемония кончается, все следуют к столу. Тем временем раздается музыка, импровизированный оркестр шумит, труба гудит, скрипка визжит, кларнет гудит как бы сердясь. Все торопятся поскорее допить пиво и идут в амбар, где начинается свадебный бал. После туров хоровода, вальсов, начинается особый танец, имеющий символическое значение, похожий на подобный ему танец на севере, в Швеции и Финляндии, и носящий название «Лек». (Отметим, что по-чешски, т. е. на языке, близком к Вендскому, слово «лек» обозначает «испуг»).

Два гостя втягивают молодую в круг, составленный из гостей, и становятся по ее сторонам, как бы ее охраняя. Другие женщины, взявшись за руки, кружатся вокруг них, закручиваясь многими кольцами. Надо, чтобы молодой муж прорвался через эту цепь. Тогда, когда он уже стоит[136] возле своей молодой жены, на этот раз мужской хоровод вертится вокруг молодых, а женщины стараются прорваться к мужу, но мужчины их отталкивают. После долгих попыток и долгой борьбы они завладевают женой, увлекают ее в брачную комнату, срывают с ее головы корону (в виде птичьего гнезда, как было сказано выше) и накидывают ей на голову черный платок».

Ясно, что этот танец символизирует собой соблазны семейной жизни как со стороны женщин, так и мужчин. Пробиваясь сквозь преграду хоровода, молодой муж защищает свое счастье. Здесь как бы впервые испытывается супружеская верность. Молодые показывают перед всеми, что они любят друг друга и стремятся соединиться, чтоб ничто им уже больше не мешало в их единой отныне жизни.

У древних Славян Русской группы существовал обычай увоза невесты со свадебного пиршества. Врывалась группа друзей кого-либо, кто считал себя отвергнутым женихом, и, схватив невесту, скакала прочь. Гости в свою очередь бросались к коням и скакали за ними. Иногда это были настоящие побоища. Если действительно молодую выдавали против воли, и она любила умыкателя, а тот с ней успевал скрыться и провести ночь, то он становился ее действительным мужем. Большей же частью это умыкание производилось для потехи. При этом дрались захватчики, гости, жених, все, кому не лень, особенно если уже успели к этому моменту подвыпить. Автору приходилось самому видеть такие сцены в детстве в Юрьевке. В случае же нападения с настоящей целью, невесту хватали у церкви, из-под венца, раньше, чем она входила на паперть.

Обычаи Мекленбургских фермеров, обряды и песни, конечно, отличны от Русских фольклорных данных, но есть между ними и нечто общее; поскольку это общее имеется, мы стараемся поставить параллели, сопоставить Русское со Славянским Мекленбургом того времени. Сходство, конечно, лежит в общем фоне, в циклах природы, которые являлись и для Славян Русской группы основным, затем — отношение к лошади, как известно, идущее издревле, со времен, еще соответсвующих Ассиро-Вавилонии, Шумеру и Акаду,[137] Египту, а именно, с тех пор, как начался Век Лошади.

Описывая их отношения друг с другом, Мармье отмечает их Христианское обращение: «Да хранит вас Бог!» Если друг рассказывает своему другу о несчастьи, первый утешает второго, говоря: «Слава Богу, что только это случилось! Могло быть гораздо хуже!» Они верны своим чувствам, но верны и ненависти и суевериям. Они совмещают доверчивость с наивностью детей и упорством Корсиканцев. Доказательством служит хотя бы воспоминание о Семилетней войне. Имеются целые деревни, где эта война оставила вид родовой ненависти к Пруссакам, и часто можно видеть крестьянина на ярмарке перед лавкой, полной товаров, повторяющего с упорством старого Мекленбуржца: «Прусский продукт — скверный продукт!»

Дальше Мармье сообщает, что они сохранили еще страх перед мистическими явлениями, как их предки два века тому назад. В конце XVII века в этой стране еще сжигали ведьм. Они их больше не сжигают, но боятся их и сейчас. Ведьмы и колдуны — друзья дьявола. Они после заплатят мучениями в аду, но пока они живы, они заставляют страдать Христиан.