Математические досуги - [3]

Он открыл свою сумку и вытащил из нее несколько картонных папок и большую тетрадь в коричневой обложке.

— Вот, это вам. Мы не читали. Ритка пыталась, но сразу реветь начала, а я не считаю себя в праве. Здесь и письма… Вот из-за них Рита и плакала, странные письма какие-то: написаны и не отправлены. Какому-то мужику, никто его не знает, никогда о нем не слыхали. Она вам не говорила ничего? Фамилия и имя указаны не были нигде. И главное, все в конвертах. Зачем, если все равно не отправила? На одном конверте был телефонный номер, московский. Такое впечатление, что человеку нужно было номер записать, и он записал его на первом попавшемся предмете. Ритка позвонила по этому номеру — старик там какой-то ответил. Сказал, что да, это его номер, что он здесь полжизни живет, но он не знает, о ком идет речь — у него такой знакомой никогда не было, в нашем городе он никого не знает, почему его телефон оказался у ритиной матери, он представления не имеет и просит прекратить эту мистификацию — он немолод, нездоров, волноваться ему вредно. Ритка сама не своя стала после этой находки и после звонка этого проклятого. Вбила себе в голову, что мать отца не любила, любила другого — вот этого старпера, извините, но зла ведь не хватает, старый человек, зачем врешь, чего тебе бояться? Да, так вот, что любила этого деда, когда они еще молодыми были… Она думает, что это, когда мама ее в институте училась, еще до Риткиного рождения, было. Я считаю, что это чепуха! Они с дядей Сережей так жили! Душа в душу. Мои, бывало, ссорились — такой ор в доме стоял, потом мама плакала, отец на коленях просил прощения — цирк, да только мне этот цирк так надоедал, что я сам орать начинал, почему они не могут, как люди жить, как родители Мишки и Ритки. Почему там всегда тишина и покой, а у нас вечно африканские страсти кипят, надоело мне это. Мама тогда говорила мне, чтобы я не вмешивался в их отношения — это у них любовь такая, сицилийская — армянин отец или нет, в конце концов — говорила она, и еще говорила, что тишина не всегда признак согласия, вырасту — пойму. Ничего не удалось мне понять — рано их не стало. Мама считает, что и это по той же причине произошло: не было между ними согласия. Я Ритке не говорил, что моя мама думает об отношениях ее родителей — к чему ее зря бередить и огорчать. Но теперь появились такие подозрения и факты, что она сама стала сомневаться. Ночью однажды реветь стала: вдруг она не дядисережина дочь, а хмыря этого старого! Я ее еле успокоил. Родилась-то она через год после того, как мать ее институт закончила, а я ведь тогда уже довольно большой был и хорошо помню, что за этот год она никуда не уезжала. Только этим доводом и угомонил жену свою. В общем, теперь все от вас зависит. Вы же все время с больной разговаривали, что она вам рассказывала?

Я сидела ни жива, ни мертва. Такого оборота событий я не ожидала. Повесть, которая уже кружилась во мне, должна была быть анонимной, никто бы и не узнал героиню, не понял бы, события чьей жизни я описываю, но наличие дневника — а я была уверена, что тетрадь является дневником моей подруги — и других рукописей резко меняло дело. Я не знала, как поступить. Скрыть правду? Тогда повесть писать нельзя. Все рассказать? Риту жалко.

Армен вопросительно смотрел на меня, и было видно, что ему не нравится мое молчание. Я уже собралась начать его убеждать, что они ошибаются, что ничего такого она мне не рассказывала, как он, опередив меня, сказал севшим голосом: Значит, все правда? Она не любила мужа, этого типа любила? И что я теперь Ритке скажу? Для нее ведь это удар!

Я обещала Ритиной маме написать повесть об ее жизни. Я не могу это обещание не выполнить. Собственно, работа уже началась — я обдумываю, как выстроить материал… Не написать правду я не могу, но она гораздо сложнее, чем представляется Рите и вам. Давайте отложим до завтра решение этой проблемы, я за ночь что-нибудь изобрету, хорошо? Тем более, что сейчас уже все с работы придут, будет не до разговоров. Вы не волнуйтесь, все решится, в конце концов. Я Рите напишу письмо, постараюсь ее успокоить.

Тут в дом ввалилось мое семейство — дочь в армейской форме, сын и муж в рабочих комбинезонах, раздались удивленные вопли, смех; началась беготня, все мылись, переодевались, заорал телевизор у мужа и магнитофоны у детей, я стала всех кормить ужином, действительно, стало не до разговоров и размышлений.

Ночью я долго не могла уснуть, потом сдалась и спустилась в кабинет. Гость не спал, сидел во дворе и курил. Я не стала его беспокоить, а пошла и написала письмо Рите и Мишке.

Утром мы пошли погулять, я купила подарки, мы пообедали в кафе, а потом незаметно пришло время везти гостя в аэропорт. Весь день он был сосредоточен, даже печален, но вопросов больше не задавал, мы беседовали на отвлеченные темы, только уже перед тем, как уйти на таможенный досмотр, он спросил меня:

— Что нас ждет? Что-то страшное?

— Нет, — ответила я, — но грустное, печальное, тоскливое… У Ритиной мамы была тяжелая жизнь, и вам будет тяжело о ней читать. Но вы будете читать о жизни живого человека, о жизни живой женщины, потому что она жила чувством, а это единственно правильный способ жить. Вы прочтете, вы все прочтете и поймете, что мир был бы иным, если бы все умели чувствовать так, как чувствовала она. Я постараюсь написать хорошо, поверьте.