Мать многоликих - [24]

Фелита. (С уважением.) Отчаянная бабёнка! (Лирису.) Цени!

Лирис. (Не обратив внимания на Фелиту — Уле.) Мы будем ждать. (Осторожно трогает ее плечо.)

Ула благодарно кивает ему и закрывает глаза. Уснуть долго не удается.

Мешает то, что Ула знает: за ней сейчас наблюдают товарищи. Слышно, как они орудуют ложками в котелке. Потом до неё доносится шёпот.

Фелита. Ничего не выйдет. Проснётся сразу, как запахнет жареным.

Лирис. (Раздражённо.) Тс-с-с!.. Ешь давай.

И тут Ула засыпает.

Сцена третья

Сон Улы начитается сразу с того момента, когда кто-то хватает ее за ногу. Ула снова визжит, но на этот раз не просыпается. Побарахтавшись немного в светящейся багровым светом тесноте, она успокаивается. Постепенно дыхание выравнивается. Ула вспоминает, что находится здесь по собственному почину и что ей необходимо увидеть, чем все закончится.

Чьи-то цепкие пальцы все так же держат щиколотку. Ула упирается руками в податливые стенки кишечника, оттягивает их от себя и, дрожа от напряжения, смотрит вниз, на ногу. Ее держит человеческая рука, выкрашенная в зеленый цвет. Оказывается, это тот «зеленый» из процессии, который случайно свалился в пасть вслед за девушкой. «Зеленый» все тянет и тянет на себя, видимо, пытаясь продвинуться вверх.

Наивный!

Потеряв силы, Ула расслабляет руки, и стенки кишечника сдавливают ее очень крепко. У Улы весь воздух вышибает из груди. Но вскоре давление слабеет. Тогда Ула пытается свободной ногой содрать пальцы с щиколотки. Не сразу, но у нее это получается — царапаясь, зеленая рука ухает в склизкую багровую бездну. Снизу слышится глухой жалобный крик.

Ула остается одна, и ей снова становится очень страшно. Она чувствует, что готова проснуться. И какой-то частью себя понимает: она будет даже рада, если так все и произойдет. Подумаешь, не получилось! Ни у кого еще не получилось. Но она тут же вспоминает, зачем все это затеяла и берет себя в руки. Закрывает глаза. Пытается выровнять сбитое страхом дыхание. Убеждает себя, что ничего страшного не происходит, что слизь не растворит ее тело, что в конце концов она выживет.

Ула. (Сама себе.) Это «зелёному» нужно бояться. Он — мужчина, ему тут нечего делать. А с тобой всё будет хорошо.

С этими словами она засыпает, полностью отдаваясь во власть пульсирующей багровой тесноте.

Она спит во сне и понимает это. Вокруг — кромешный мрак и хлюпанье. Звуки умиротворяют. Слизь уже не жжется, а греет кожу. Ула понимает, что если б не эта слизь, было бы холодно.

Сон во сне длится очень долго. Ула то понимает, что она до сих пор переживает кошмар, то забывает это, теряет связность мыслей, пропадает куда-то, и лишь хлюпающие звуки да приятное ощущение тепла на коже возвращает ее в явь кошмара. Но и тогда она не просыпается.

И вдруг всё прекращается.

Ула приходит в себя в какой-то пещере, не той, не первой, а другой — небольшой, с низким потолком, битком забитой многоликими.

Среди многоликих нет ни одной женщины — одни мужчины. Ула стоит в пустом пространстве, многоликие окружают ее плотным кольцом. Пять костров горят, обозначая границу пустого пространства. На Улу многоликие почему-то не обращают внимания. Все как один молча и напряженно смотрят на потолок, в точку, находящуюся прямо над головой Улы.

Ула тоже поднимает голову.

И вздрагивает.

Она видит нечто напоминающее гигантскую куриную гузку, торчащую прямо из камня. Гузка то напряженно набухает с протяжным тошнотворным звуком, то вяло расслабляется. Ула во все глаза смотрит на это безобразие, не в силах пошевелится, и вдруг гузка исторгает из себя кости.

Они летят прямо на Улу — несколько бьют по голове и плечам, Ула, прикрыв голову, отскакивает, а кости все сыплются и сыплются в самый центр пустого пространства, громко стукаясь о каменный пол — берцовые кости, плечевые, лопатки, ребра, черепа; все — девственно белое, гладкое, аж слепит глаза. Попадаются и маленькие, детские косточки.

Многоликие не шевелясь смотрят на гузку — до костей им почему-то дела нет. Ула, лежа на границе костяного града, тоже поднимает глаза, и вовремя.

Гузка исторгает ту самую девушку.

Девушка падает вниз головой на гору человеческих костей. К ости разлетаются во все стороны, а многоликие разом повергаются ниц. Становится очень тихо. Никто не шевелится. Ула в ужасе оглядывает замерших многоликих, потом переводит взгляд на голую девушку, лежащую среди костей. Кожа ее покрыта какой-то розоватой коркой. Корка успела засохнуть, и можно разглядеть, что местами она потрескалась, и в трещинах виднеется читая белая кожа.

Девушка, выгнув спину, делает вдруг глубокий вдох.

Это происходит до того неожиданно, что Ула вскрикивает и в испуге закрывает лицо руками.

Многоликие принимаются петь.

Многоликие. (Радостно.) О-ма, О-ма! Кнери так-ка дом-ма! О-ма, О-ма! Кнери так-ка дом-ма!

Девушка постепенно приходит в себя — переворачивается сначала на бок, оглядывается, щурясь на свет костров, потом встает на четвереньки и наконец утверждается на ногах. Ноги у нее заметно дрожат.

К ней сразу же подбегают, подобострастно кланяясь на ходу, четверо «зелёных» с переносным троном в руках. Трон — тот самый, на котором Мать многоликих въехала в деревню Улы.