Мастерство Некрасова - [201]
Вообще нельзя не пожалеть, что в нашей исследовательской литературе до сих пор остается неразработанной тема «Революционные демократы о крестьянской реформе». Читателю стало бы ясно, что вслед за Чернышевским и другие представители этого лагеря многократно пользовались «языком недомолвок, обиняков и намеков», чтобы выразить в подцензурной печати свое осуждение реформе и свою твердую веру, что только революция освободит крестьянство от помещичьей власти.
Вспомним хотя бы того же Слепцова и его «Трудное время», являющееся непревзойденным памфлетом против либерального реформизма шестидесятых годов.
Вот один из множества примеров эзоповского языка, каким написана вся эта революционная повесть. Герой повести, Рязанов, заговорив случайно о каких-то журнальных статьях, пространно рассуждает о том, что заглавия этих статей совсем не соответствуют их содержанию. Читателю предоставлялось догадаться, что речь идет не о статьях, а о либеральных реформах, вводимых Александром II.
«Понимаете, это все равно вот, что вывески такие бывают, — пояснял Рязанов свою мысль, — вот написано «Русская правда» или «Белый лебедь», — ну, вы и пойдете белого лебедя искать? а там кабак. Для того, чтобы читать эти книжки и понимать (то есть для того, чтобы по-настоящему судить о либеральных реформах правительства. — К. Ч.), нужен большой навык... На свежую голову, ежели взять ее в руки, так и в самом деле белые лебеди представятся: и школы, и суды, и... великая хартия вольностей, и черт знает что... а как приглядишься к этому делу, ну, и видишь, что все это... продажа навынос».[446]
Таким образом, пользуясь эзоповским языком, «Современник» объявил во всеуслышание, что хваленые реформы шестидесятых годов — это только новые вывески на старом кабаке самодержавия.
А чтобы не было сомнения, что никакими реформами не спасешь этого ветхого здания, Слепцов опять-таки прибегает к эзоповскому приему: он изображает усадьбу богатого помещика Щетинина, в которой, по выражению автора, «заметны были свежие следы недавней реформы: новые двери, новые обои... кое-где новая мебель... Но, несмотря на это, несмотря на всю несомненность произведенных улучшений... дома такого рода сжечь можно, но пересоздать нельзя».[447]
«Сжечь можно, но пересоздать нельзя» — таково было отношение всего «Современника» к крепостническому государству, пытавшемуся при помощи либеральных реформ отсрочить свою исторически неизбежную гибель.
Один из самых сильных протестов некрасовского «Современника» против грабительской крестьянской реформы прозвучал в очерках Павла Якушкина, объединенных общим заглавием: «Велик бог земли русской!» В литературе есть указания, что первоначальное заглавие этих очерков — «Воля» и что заглавие, под которым они помещены в «Современнике», дано им (очевидно, по причинам цензурного свойства) Некрасовым.[448]
Под видом бесхитростных записей о своих скитаниях по «освобожденным» губерниям Якушкин настойчиво проводил среди целого вороха совершенно нейтральных бытовых анекдотов крамольную мысль о корыстном характере крестьянской реформы и о том, что царизм по самой своей природе враждебен интересам народа.
Еще резче высказался он в «Современнике» по поводу крестьянской реформы в другом своем очерке — «Бунты на Руси», где напечатана такая аллегория:
«Приезжает один господин (несомненно Александр II. — К. Ч.), сделавший улучшения в своих деревнях, в одну из улучшенных своих деревень. Была собрана сходка.
— Ну, братцы, каково поживаете? — спросил господин у собравшейся сходки.
— Спасибо, батюшка! по твоей милости живем — слава богу! — отвечали из сходки...
— Живите, братцы, хорошенько, теперь жить хорошо; будете жить хорошо, сделаю еще лучше!
Вдруг все в ноги.
— Батюшка! Не делай лучше, и теперь так хорошо, что жизнь коротка, сделаешь лучше — просто жить нельзя будет!»[449]
Уже этот единичный пример — разоблачение крестьянской реформы — показывает, что данную тему невозможно изучать, искусственно выделяя Некрасова из дружно сплоченной группы революционных демократов шестидесятых годов, ибо они действовали единодушно, коллективно, путем умелого распределения ролей. Ведь их задача заключалась не в мелочном обличительстве за спиной у цензуры, а во внедрении в широкие массы читателей основ революционного мировоззрения.
Не нужно забывать, что очерк Якушкина «Велик бог земли русской!» дошел до нас в сильно искаженном виде. Председатель цензурного комитета Цеэ вычеркнул из этого очерка наиболее резкие места и послал на просмотр министру народного просвещения Головнину, донося ему, что «главная цель автора заключается в том, чтобы показать, что правительство (при введении крестьянской реформы. — К. Ч.) действовало совсем глупо». Головнин не удовлетворился купюрами, произведенными цензором. «Полагаю, — писал он Цеэ, — что пропустить можно статью, но следует из нее много вымарать; того, что ты назначил к исключению, мало». Кроме Головнина и Цеэ, в искажении очерка Якушкина принимал участие и «либеральный» цензор Бекетов.[450]
Та разновидность эзоповской речи, которой был придан характер единичного внезапного нападения, конечно, не раз наносила удары царизму и, таким образом, тоже служила революционному делу. Поэтому ею не пренебрегал и Некрасов, но она была менее действенна и, кроме того, к ней порой прибегали писатели, далекие от революционного лагеря.
