Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [91]

Шрифт
Интервал

ins honorumне обязательно имело субъективные основания.

К. Wellesley,Can You Trust Tacitus? Greece and Rome, 2. ser. 1, 1954, 14-33 не осознает этого, говоря: «Манера государственного мужа превратилась в школьное упражнение» (31). Такие ценностные суждения связаны с тем, что наблюдатель больше спрашивает, «как это произошло в действительности» или «как это всегда будет в силу человеческой природы», или же о том и другом. В конечном счете, они больше характеризуют наблюдателя, нежели обстоятельства.

Ср. H. Himmel,Die Bildkunst des Tacitus, Würzburger Studien 9, Stuttgart 1936,116-148, особенно 119, прим. 12 «та- цитова интеллектуальная образность» (по Р. Friedländer у E. Norden, Einl. in die Altertumswissenschaft3 I 4, 1923, 81); теперь в Symbola 1, Hildesheim 1976, 365-392, особенно 367, прим. 12.

О внешнем расширении исторической перспективы у Тацита см. выше, сс. 230-232.

Suet. Claud. 41. Об elegantiaКлавдия также Тас. апп. 13, 3, 6. Тонкую интерпретацию стилистического суждения Тацита дает Саж 97: Клавдий обладал elegantia, но только тогда, когда он meditata dissereret, рассуждал, обдумав заранее. Лионская надпись обличает импровизированный характер речи (по Сажу), об этом ниже, с. 239 сл.

Когда N. Р. Müller, RhM 99, 1956, 314 видит в «антикварных аргументах» речи у Тацита попытку охарактеризовать Клавдия как педанта, он упускает из вида, что Тацит здесь заменяет антиквариат антропологией, то есть остается Тацитом и в подборе аргументов. Что стиль речи вполне тацитовский, признает и Мюллер. О различных критериях aptumв языке см. H. Lausberg, Handbuch der literarischen Rhetorik, München 1960, 507-511.

Прекрасный обзор всех языковых и стилистических особенностей этой Клавдиевой надписи дает Саж 276- 285.

Употребление ornare и родственных слов вообще схематично: ср. ornare curiam, украшать курию, 2, 9; equestris ordinis ornamentum, украшение всаднического сословия 2,

Выражение ornamentum— также Sen. ad Polyb. 14, 3 (о «чисто клавдиевском» стиле этой речи H. Dahlmann, Hermes 71, 1936, 374 сл.; D. М. Last & R.M.Ogilvie,

Claudius and Livy, Latomus 17, 1958, 476-487, особенно 485).

Diligoу Тацита довольно редко: R. Syme, Tacitus, Oxford 1958, 345.

Фиттингофф 362: «Яростный и не имеющий фактического обоснования выпад против Валерия Азиатика — исчерпывающая характеристика порывистого и несдержанного человека».

Ср., напр., употребление arbitrorв катоновской речи о родосцах (выше с. 41-42).

При этом не следует предполагать синонимию: речь идет о стилистическом расположении в качестве однородных членов родственных понятий. О частом появлении удвоений в col. 2, 3 ср. Sage 284. Клавдий мог целенаправленно использовать здесь нагромождение весомых генитивов множественного числа.

Неудивительно, что в нашем тексте обнаруживаются некоторые фразы из столь обожаемого Клавдием Ливия (подробнее об этом D. М. Last & R. М. Ogilvie, цит. выше; но они решительно заходят слишком далеко, когда причисляют к ливиевским реминисценциям выражения типа

primant omniumили -queque; тем не менее остаются

такие значимые точки соприкосновения, как supervenere; discrepat inter; invisi civitati; trepidis rebus; securam... pacem praestiterunt; bello per... annos exercueruntи некоторые другие). О сравнении с речью Канулея Liv. 4, 3 сл. ср. A. Momigliano, Lopera dell’imperatore Claudio, Firenze 1932, 38 c предшествующей литературой. Император стилизи- рует себя под народного трибуна.

Напротив, в неповествовательной, оценивающей части — «нормальное» окончание coeperunt.

Глагол часто употребляет во фреквентативном значении архаист Геллий; у Тацита он появляется один раз, также в интенсивном значении, и также странным образом в связи с Целиевым холмом, mons Caelius (ann. 4, 65); соблазнительно предположить, что семантически яркое использование этого сравнительно редкого глагола в одном и том же предметном контексте встречалось у какого-либо древнеримского историка, к которому в конечном итоге восходят Клавдий и Тацит; неправдоподобно, чтобы Тацит и там черпал из Клавдия, поскольку у Тацита предлагается иной материал. Живительным образом наше место из речи Клавдия отсутствует в ThLL, хотя это первое по времени прямое свидетельство. Несмотря на то, Клавдий не мог быть первым, кто употребил этот глагол в смысле appellare(т. е. интенсивно, а не фреквентативно), поскольку Paul. Fest. 27 М. (= 24 L.), по-видимому, восходит через Феста к Веррию Флакку (эпоха Августа), который, со своей стороны, должен был почерпнуть это слово — которое он считает нужным объяснить — из общей старолатинской традиции, к которой обращаются и Клавдий с Тацитом. В пользу этой версии есть волнующее указание: у Павла Мюллер читает — appellitavisse: appellasse. Вставка — современное дополнение и не подходит к Клавдию и Тациту или же предлежащей им традиции. Оно должно быть отклонено, так как фреквентатив appellitare= saepe appellare банален и для римлянина не нуждался ни в каких пояснениях; напротив, appellitare= appellare(для установления названия) — особенность, которую и удержал Веррий.


Рекомендуем почитать
Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

В новой книге известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса исследуются малоизученные стороны эстетики А. С. Пушкина, становление его исторических, философских взглядов, особенности религиозного сознания, своеобразие художественного хронотопа, смысл полемики с П. Я. Чаадаевым об историческом пути России, его место в развитии русской культуры и продолжающееся влияние на жизнь современного российского общества.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Словенская литература

Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.