Мастера римской прозы. От Катона до Апулея. Истолкования - [28]

Как и в содержании, в математической ясности и функциональной точности цезарева стиля мы должны видеть не только самообнаружение, но и — отчасти — самостилизацию.

Глава IV. Саллюстий (Р. в 86 г. до P. X.)

I. Тщеславие296

Ambitio multos mortalis falsos fieri subegit, aliud clausum in pectore, aliud in lingua promptum habere, amicitias inimicitia- sque non ex re, sed ex commodo aestumare, magisque voltum quam ingenium bonum habere, haec primo paulatim crescere, interdum vindicari) post ubi contagio quasi pestilentia invasit, civitas inmutata, imperium ex iustissumo atque optumo crude- le intolerandumquefactum.

Честолюбие заставило многих людей сделаться лживыми, иное скрывать в груди, нежели исповедывать языком, оценивать дружбу и вражду не по сути дела, а по выгоде и скорее иметь лицо, нежели свойства порядочного человека. Эти приемы изначально распространялись лишь постепенно, иногда против них еще принимались меры; когда же зараза разрослась, как эпидемия, общество изменилось, и из в высшей степени справедливого и прекрасного правление превратилось з устрашающее и невыносимое.

Фонетика, словарь, синтаксис

Обратимся сначала к деталям. С фонетической точки зрения, бросаются в глаза такие формы, как aestumare, optumo. Если Цезарь делает орфографической нормой i, что в большинстве случаев соблюдает и Цицерон, Саллюстий придерживается древнего написания297. Уже в обращении с орфографией мы можем установить архаизирующую тенденцию.

Что касается отбора слов, мы тоже сталкиваемся с непривычными вещами: хотя от случая к случаю выражение multi mortales, многие смертные, засвидетельствовано у Цицерона298, уже древних коробило, когда mortalesпоявлялось в прозе в значении «люди», ср. у Геллия 13, 29: при чтении вслух одного места из Клавдия Квадригария один из слушателей возражает против словосочетания многими смертными, mortalibus multis: pro «hominibus multis» inepte frigideque in historia nimisque id poetice dixisse,вместо «многими людьми» это сказано в истории нелепо и холодно и чересчур поэтически. Фронтон, напротив, защищает выражение: «multorum hominum» appellatio intra modicum quoque numerum cohiberi atque includi potest, «multi» autem «mortales» nescio quo pacto et quodam sensu inenarrabili omne fere genus, quod in civitate est et ordinum et aetatum et sexus conprehendunt; quod scilicet Quadrigarius, ita ut res erat, ingentem atque promiscam multitudinem volens ostendere «cum multis mortalibus» Metellum in Capitoli- um venisse dixit epcpariK^repov, quam si «cum multis hominibus» dixisset, обозначение «многих людей» может относиться к малому числу и ограничиваться им, а «многие смертные» каким-то образом и с каким-то невыразимым оттенком смысла включают в себя все, что есть в гражданской общине — и сословия, и возраст, и пол. Квадригарий, как того требовало дело, желая показать большую и пеструю массу, сказал, что Метелл пришел на Капитолий «со многими смертными», и в этом большая эмфаза, чем если бы было сказано «со многими людьми»299. На самом деле констатация, что mortales— более широкое понятие, нежели homines,верно для Саллюстия в этом месте еще более, чем для Квадригария; но я не думаю, чтобы этот смысловой нюанс был столь значим, чтобы полностью объяснить саллюстиево словоупотребление. Ведь в нашем месте (в противоположность Цицерону) речь идет не об отдельном случае, при котором, следовательно, можно дать семантическое объяснение особого слова; напротив, Саллюстий вообще предпочитает слово mortalesслову homines.Так не являются ли причины этого «противоестественного» смещения — параллелей ему в языке Саллюстия много300 — не семантическими, а стилистическими? Ключ нам дает опять-таки Геллий: сохраненная им цитата из Квадригария показывает, что в этом выборе слова Саллюстий следует традиции римских историков. Можно добавить еще и катоновскую цитату301. В чем заключается стилистический оттенок для историка? Аллитерирующее сочетание слов302 наводит на мысль об эпосе. И в самом деле мы их там обнаруживаем начиная с Невия303; таким образом, выбор слова mortalesимеет в основном стилистические основания. При этом стремление к oefxvdrrjt;, величавости, теснейшим образом связано с саллюстиевыми жанровыми представлениями.

Противопоставление304 pectus, груди, и lingua, языка, — причем оба слова связаны с конкретным и по нашим современным представлениям являются заместителями отвлеченных понятий (внутренний мир, речь) — дает возможность наблюдать аналогичное явление. Э. Скард показал, что слово pectus у Саллюстия в переносном значении происходит из высоких родов поэзии — трагедии и эпоса305. Здесь мы опять-таки усматриваем ту же тенденцию в отборе слов — движение навстречу поэзии. Терпеливое выслеживание — единственное, что может изощрить наш взор, чтобы разглядеть подробности. В общем и целом прав А. Д. Леман, подчеркивающий, что Саллюстий много «поэтичнее», чем может непосредственно почувствовать современный читатель306, причем я, не желая принижать роль античной литературной теории как инструмента познания (которую Леман подчеркивает в этой связи), хотел бы указать на, возможно, еще большую значимость лексических и стилистических наблюдений над деталями. Параллели из других авторов, конечно, не объясняют особую силу, которую получает отдельное слово у Саллюстия в каждом конкретном контексте307. Что для посредственного писателя было бы поверхностной манерой, у него часто приводит к открытию заново изначального смысла, заложенного в слове; это означает не что иное, как то, что образный язык Саллюстия часто увлекает за собой читателя поэтической непосредственностью. В этом, может быть, исток тяжкого непонимания со стороны одного из наших величайших исследователей, Э. Вёльффлина, который пожелал истолковать язык Саллюстия как «вульгарную латынь демократа»308- смешивая, очевидно, «вторичную непосредственность», добытую в борьбе за художественность языка, с неотфильтрованной «первичной непосредственностью ».