Мастера. Герань. Вильма - [122]

Но Агнешке она меня всегда нахваливает: — Ему можно сказать обо всем. Он как рыба. Смело можешь при нем говорить. Ей-богу, он никогда ни о чем и не пикнет.

3

А об Имришко ничего, по-прежнему ничего мы не знаем. Вильма глядит все несчастнее. О Биденко я и не заикаюсь при ней. А она о нем нет-нет да вспомнит. Должно быть, ради меня. Но Имришко ей дороже, ведь он муж ей, чему удивляться. Но где он может быть? Неужели трудно написать. Или этим письмом и впрямь боится навредить ей и мастеру? Сколько мужиков было в горах и сколько воротилось, ну а что с ними сталось? Правда, некоторые не воротились и дошли о них плохие вести, но об Имро, с тех пор как он уехал, ни слуху ни духу. Ведь мог бы дать знать о себе, хотя бы через кого-нибудь, а уж тот мог бы послать весточку с другим надежным человеком, чтобы Вильма наконец чуть успокоилась. А он — ничего. Чудной человек! Все как-то чудно.

Штефан теперь пишет домой почти каждый день, и я всегда узнаю, что в этих письмах, даже люблю и глаза запустить в них. Мне кажется, что жандарм хоть и не работает теперь в Главном управлении, а знает обо всем чуть больше, чем обыкновенные люди, вот потому мы эти Штефановы письма и глотаем иной раз, что думаем, будто из них, поскольку он жандарм, мы узнаем и ту весть, которую так ждем. Но до сих пор этой вести нет как нет. Иной раз и встретим в письме имя Имришко, но потому только, что и Штефан интересуется свояком.

У Агнешки уже столько писем от Штефана! Иногда к ней сразу два приходят. Агнешка всегда радуется, и Вильма вместе с ней, обычно и я присоединяюсь, хотя, но правде говоря, эти письма не очень веселые.

Тераны, 15 нояб. 1944 г.

«Бесценная семейка!

Нынче уже четыре года, как у нас народилась наша несравненная, золотая и дорогая доченька Зузочка. Господь бог сберег ее нам в добром здравии, и сердце на нее не нарадуется. Быть бы мне сейчас с вами, ох, чего бы я не отдал за это! Родные мои, женушка моя и доченька моя, папка не забывает вас! Я, как обычно, на участке в одиночестве, и так меня тянет домой, к вам, ненаглядные мои!

К 19 часам я всегда прихожу домой, хочу послушать первые вечерние известия, и всегда я такой нетерпеливый, всегда жду не дождусь, что же будет после известий, но счастья мне пока не было, не слыхал я ничего, что меня бы порадовало. Агнешка, пока еще ничего? Знала бы ты, какой я нетерпеливый, как нетерпеливо все время жду! Жить вот так вдалеке от семьи — хуже нет!

В субботу, то есть 11 нояб., был тут п. Шандорфи-Клас, секретарь ГСНП[49] и два пана редактора, удалось с ними поговорить. Посулили мне, что кое-что сделают, дескать, проявят заботу, а то хотя бы попытаются, может, кого попросят, чтобы меня перевели в Братиславу.

Голубушки мои, все время думаю о вас! Что у вас нового? Кроха еще не явилась на свет? Когда она уже появится? У тебя нет каких трудностей? Беда просто, что я не дома, а главное, теперь, когда я вам боле всего нужен. Святый боже, что же мне делать? Агнешка, объяснила ли ты это кому? Толковала ли с людьми, на которых я тебе в прежних письмах указывал? Надо было им объяснить, что я всегда честно выполнял свои обязанности и что хочу их выполнять и вперед. Ведь я не виноват, что война, и что у нас пошла такая катавасия, и что было то, что было, и до сих пор нет никакого спокойствия. Ведь я всегда слушался и подчинялся начальству, правда, я всегда думал только о своих обязанностях, и вдруг со мной все так обернулось.

Агнешка, пишу очень наспех. Один парень из Тесар, то есть из соседней деревни, должен ехать нынче в Батёвианы, говорит — за зерном, посулил мне, что тут остановится и заберет это письмо. Поэтому я маленько нервничаю, очень тороплюсь и в поспешности даже не знаю, о чем писал раньше. Боюсь, случайно бы не упустить чего.

Выпали у нас сильные дожди, но уже теперь прояснело. Кто знает, на как долго? У некоторых тутошних хозяев имеется в полях еще кормовая свекла, и даже картошка в земле, так как из-за ненастья некогда было их выкопать. Люди жалобятся, что не могут сеять, так как земля страшно мокрая, насквозь раскисшая, на поля и не ступишь. Не знаю, все ли работы переделают. Ведь что, если правда прояснело лишь на короткое время? Даже и то может случиться, что наместо дождей ударит в конце месяца или в начале декабря мороз, а они все еще не поспеют с работами. Они навряд ли управятся, и мне их жалко. Ведь обидно, если урожай пойдет псу под хвост, и опять же все, что должно уродиться на будущий год, вообще не уродится, потому как нынешней осенью не было подходящей погоды для сева. Пришлось бы все возместить яровыми, какой-нибудь фасолью, картошкой, кукурузой. Да зерно трудно чем возместить. А еще и весна может выдаться никудышная, разве что только картошку или фасоль сажать, знаешь ведь, фасоль все равно садят поздно, почти в самое лето, чтоб не померзла. Эх, перевели бы меня в Братиславу или хотя бы определили где поблизости, может, и я бы в Церовой поработал. Помнишь, какие у нас были в позапрошлом овощи? Нынче были бы еще лучше. Если бы была весной погода, сразу же в марте, а хоть и поздней я бы все перекопал, а потом ты бы поглядела на эту морковь. И фасолька была бы. Мама бы тоже хвалилась. Да, вот что: тут поблизости живет одна такая ловкая бабенка, характером чисто Вильма, тоже у нее полно самых разных цветиков, хотя теперь осенью этого так особо не видно в саду, но уж по разговорам все ясно, и дома у нее всякие луковки и семена, если бы Вильма желала, я мог бы для нее из этих семян что и выпросить. Да, а что с ней? Что с Вильмой? Здорова? А мама? А Зузочка? Что ты делаешь, Зузонька моя? Агнешка, прошу тебя, обо всем мне отпиши! Мне очень хочется знать, как Имро. Не сказался еще? Ничего о нем не знаешь?