Машина влияния - [27]
Напомним, в парижской тюрьме все началось с разговора о коммуникации мозг – мозг, возможной благодаря магнитам. Магнит, впрочем, имплантируется с двойной целью: во-первых, для того, чтобы субъекта влияния можно было легко найти. Во-вторых, для того, чтобы оказывать влияние, контролировать мозг. Мэтьюз в результате действия машины, по его собственному свидетельству, постоянно мучим бредом, физическими агониями, приступами смеха и т. д.
Мозг говорит. Общение мистера М. с членами банды, как подчеркивает Хаслам, осуществляется посредством «мозгоговора» (brain-sayings). Sayings – еще и присказки, поговорки, то есть можно предположить, что речь не только о прямом разговоре с мозгом мистера М., но и об использовании идиом, устойчивых оборотов. Хаслам определяет «мозгоговор» как «симпатическую коммуникацию мыслей»[128], буквально как сочувствование, эмпатию. Техническое основание для такого рода отношений заключается во взаимной пропитке магнетическими флюидами. Причем связь может усиливаться за счет действия электрической машины.
Помимо «мозгоговора» есть еще и «голосоговорение» (voice-sayings). Оно представляет собой «непосредственную передачу артикулированного звука слуховым нервам без какой-либо обычной вибрации воздуха»[129]. Так что и голоса принадлежат органическому языку: они звучат в нервах. Здесь Джеймс Тилли Мэтьюз вплотную подходит не только к науке XXI века, но и к системе Даниэля Пауля Шребера.
С одной стороны, мы сталкиваемся с провалом символического в реальном. С другой стороны, воображаемое продолжает задавать пространство, дистанцию. Машина влияния, напомним, – телемашина. Она действует на расстоянии, и с расстоянием, как подчеркивает Мэтьюз, ее влияние ослабевает. Симпатическая коммуникация, телетехнология зависит от расстояния. И вновь две стороны: с одной стороны, машина действует на расстоянии, с другой – никакого расстояния нет, нет той дистанции, которой требует речь. Символический порядок как порядок опосредования и тем самым учреждения отношений не действует. Символическое провалено в реальное. Или, повторим вслед за Фрейдом, между означающим и органом означения нет зазора, нет разницы.
Парадокс заключается в том, что Хаслам вроде бы говорит о «болезни идей», но не тела. Но причинность и он, и Мэтьюз – как два ученых человека – видят в материальном. Причины безумия лежат в строго физических причинах. Как ни странно, мы сталкиваемся с физической причинностью прямо во сне. Машина влияния работает во сне и наяву. И понятно, что во сне процесс воздействия идет куда проще. Причем то ли Хаслам, то ли Мэтьюз выражаются языком Фрейда: во сне производится работа сновидения, его «проработка» (dream-workings). Во власти бандитов вызывать во сне призраков – конечно же, не менее «живых», чем наяву. И делают они это с помощью магического материального объекта – куклы: «У этих убийц имеются в распоряжении грубо сделанные самые разные куклы; пристально в них вглядываясь, убийцы забрасывают их в мозг и так создают куда более живое восприятие у сновидца»[130]. Это даже не симпатическая магия, действующая на расстоянии, не телетехнология. Куклы имплантируются прямо в мозг.
21. Проработка события в пространстве мировой политики
Одним из принципиальных и самых сложных понятий словаря Джеймса Тилли Мэтьюза является «проработка События» (Event-working). Речь о нем заходит к концу книги. Причем начинается обсуждение этого понятия со слов Джона Хаслама о том, что оно настолько сложное, что лучше о нем пусть расскажет сам Джеймс Тилли Мэтьюз. Впрочем, несколько моментов доктор все же отмечает. Во-первых, это наука, которая раньше выстраивалась на астрономических или астрологических основаниях. Во-вторых, особую сложность для понимания проработки события вызывает то, что его «помнят до того, как оно произошло»[131]. Именно по причине сложности такого временного вывиха, смещения будущего в прошлое Хаслам и передает слово Мэтьюзу.
Джеймс Тилли Мэтьюз начинает рассказывать об одном из дней 1798 года, когда убийцы открылись ему и голоса их поведали, что он для них— «проработка События». Впрочем, понятие оказывается туманным, сокрытым, поскольку оно принадлежит словарю агентов сети. Агенты пользуются этим означающим так, что невозможно понять, идет речь о Событии или нет, а имя того, кто подвергается проработке, остается в тайне. Событие необъяснимо, оно разрывает причины и следствия.
Мистер М. говорит, что для понимания «проработки События» можно подойти к нему со стороны профессии пневматических химиков и магнетистов, которые нанимаются работать шпионами. Этих убийц-шпионов можно назвать работниками или разработчиками события (event-workers)[132]. Дальше Мэтьюза уносит в воспоминания о заговоре, открывшемся ему во Франции в 1793–1796 годах. Заговор был нацелен на уничтожение британского флота. В конце концов все шпионы, все разработчики события направили свои силы против Джеймса Тилли Мэтьюза. «Проработка События» может читаться и прямо как создание некоего исторического События, например Великой французской революции, разорвавшей жизнь Джеймса Тилли Мэтьюза на
Эта книга – введение в дисциплину Великого и Ужасного Волшебника, Наследника и Реформатора Фрейда, Друга Якобсона и Леви-Строса, Последователя Сократа и Спинозы, Западного Мастера Дзен и Самого Темного Мыслителя, Отца Постсовременного Дискурса и Теоретика Эха Мысли, Психоаналитика Жака Лакана.Книга известного психоаналитика и теоретика культуры Виктора Мазина в доступной форме вводит в творческое наследие выдающегося французского мыслителя, основателя «Фрейдовской школы» Жака Лакана (1901-1981).Адресована широкому кругу читателей, интересующихся психоанализом и историей культуры.
Эти действующие лица неоднократно сводились на страницах исследовательских работ, на теле – и киноэкранах. И потому – «еще раз». Еще раз – на страницах-экранах. Зигмунд Фрейд и Шерлок Холмс, несмотря на вымышленный характер одного и реальный характер другого, обречены на мифологическое существование, обречены на жизнь референциальных аттракторов, на бесконечное повторение и уподобление, обречены на сближение. Бессмертие обеспечивается навязчивым характером повторяющегося «еще раз»: так воскресает через десять лет на страницах Шерлок Холмс после смертельной схватки с профессором Мориарти, так воскресает под пером все новых и новых биографов Зигмунд Фрейд.
Начать можно с начала, обратив внимание на заглавие книги, вернее — на подзаголовок: Die Geschichte einer Freundschaft, то есть «История (одной) дружбы». И сразу в памяти всплывает другая книга: в 1975 году уже старый Гершом Шолем опубликовал воспоминания о Вальтере Беньямине с точно таким же подзаголовком. Конечно, подзаголовок ни в том, ни в другом случае оригинальностью не отличается. И всё же невозможно отделаться от впечатления, что вышедшая значительно позднее книга Вицислы вступает в дискуссию с Шолемом, словно бы отвечая ему, что дружба-то была не одна.
Убедительный и настойчивый призыв Далай-ламы к ровесникам XXI века — молодым людям: отринуть национальные, религиозные и социальные различия между людьми и сделать сострадание движущей энергией жизни.
Первая в России книга о патафизике – аномальной научной дисциплине и феномене, находящемся у истоков ключевых явлений искусства и культуры XX века, таких как абсурдизм, дада, футуризм, сюрреализм, ситуационизм и др. Само слово было изобретено школьниками из Ренна и чаще всего ассоциируется с одим из них – поэтом и драматургом Альфредом Жарри (1873–1907). В книге английского писателя, исследователя и композитора рассматриваются основные принципы, символика и предмет патафизики, а также даётся широкий взгляд на развитие патафизических идей в трудах и в жизни А.
Михаил Наумович Эпштейн (р. 1950) – один из самых известных философов и теоретиков культуры постсоветского времени, автор множества публикаций в области филологии и лингвистики, заслуженный профессор Университета Эмори (Атланта, США). Еще в годы перестройки он сформулировал целый ряд новых философских принципов, поставил вопрос о возможности целенаправленного обогащения языковых систем и занялся разработкой проективного словаря гуманитарных наук. Всю свою карьеру Эпштейн методично нарушал границы и выходил за рамки существующих академических дисциплин и моделей мышления.
Люди странные? О да!А кто не согласен, пусть попробует объяснить что мы из себя представляем инопланетянам.
Эрик Вейнер сочетает свое увлечение философией с любовью к кругосветным путешествиям, отправляясь в паломничество, которое поведает об удивительных уроках жизни от великих мыслителей со всего мира — от Руссо до Ницше, от Конфуция до Симоны Вейль. Путешествуя на поезде (способ перемещения, идеально подходящий для раздумий), он преодолевает тысячи километров, делая остановки в Афинах, Дели, Вайоминге, Кони-Айленде, Франкфурте, чтобы открыть для себя изначальное предназначение философии: научить нас вести более мудрую, более осмысленную жизнь.
Принято считать, что лучший способ помочь бедным состоит в том, чтобы позволить богатым богатеть, что всем выгодно, когда богатые платят меньше налогов, и что, в конце концов, их богатство полезно для всех нас. Но эти распространенные представления опровергаются опытом, исследованиями и простой логикой. Такое несоответствие представлений фактам заставляет нас остановиться и задаться вопросом: почему эти представления столь распространены несмотря на все большее количество свидетельств, противоречащих им?Бауман подробно рассматривает неявные допущения и неотрефлексированные убеждения, лежащие в основе подобных представлений, и показывает, что они едва ли смогли бы сохраниться, если бы не играли важную роль в поддержании существующего социального неравенства.
Сопротивление Хайдеггера «модерну» стало едва ли не официальным его завещанием. «Черные тетради» лишь укрепили этот антимодернистский вывод, превратив Хайдеггера в ведущего философского мракобеса XX века. Но, быть может, не стоит верить Хайдеггеру на слово? Что если попытаться деконструировать Хайдеггера как модерниста, вскрыв за декларативным уровнем инвектив и дежурной критики территорию модернистской онтологии с ее собственными проблемами (такими, как надежность и юзабилити), которые и по сей день определяют нашу ситуацию знания? Чего в конечном счете хотел Хайдеггер как последний auteur философии и чего он достиг?В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Изложив в общих чертах теорию брехни и лжи, Гарри Франкфурт обращается к тому, что лежит за их пределами, – к истине, понятию не столь очевидному, как может показаться на первый взгляд. Преданность нашей культуры брехне, возможно, гораздо сильнее, чем половинчатая приверженность истине. Некоторые (например, профессиональные мыслители) вообще не считают «истину» и «ложь» значимыми категориями. Даже слушая тех, кто твердит о своей любви к истине, мы волей-неволей задумываемся: а не несут ли они просто полную чушь? И правда, в чем польза от истины? С тем же искрометным остроумием и основанной на здравом смысле мудростью, которыми пронизана его первая нашумевшая книга «К вопросу о брехне», Франкфурт предлагает нам по-другому взглянуть на истину: есть в ней что-то настолько простое, что, вероятно, и заметить трудно, но к чему у нас есть скрытая и в то же время неистребимая тяга.
Эссе известного социолога, профессора Высшей школы экономики посвящено понятию «политкорректность». Автор относится к этому явлению скептически. Ведь именно политкорректность сегодня становится одним из основных инструментов борьбы меньшинств за формирование новой повестки дня против большинства, борьбы, которая, на самом деле, подрывает традиционные институты демократии.