Мартон и его друзья - [158]

— Дай им тоже, — сказал Новак и вдруг закричал, да так громко, чтобы его услышали и другие раненые в проплывающих мимо теплушках. — Как листья опадут, так и солдаты домой придут! Правда, не все и не такими, как ушли! — еще громче закричал он. — Но почин дороже денег, верно, куманек? А руки и ноги, — Новак орал уже во всю глотку, — император куда-нибудь дошлет за вами! Ур-ра!

…Вид раненых успокоил на некоторое время солдат, которые ждали дождаться не могли, чтобы приехать, наконец, на фронт. Уставившись в одну точку, они перестали мечтать о переменах.

…Погода становилась все прохладнее. По утрам трава покрывалась инеем. На ночь двери вагонов задвигали. Раздали уже и параши. Лежавшие к ним поближе поначалу мучились. Но как только открывали дверь, чтобы проветрить вагон, разгорался скандал. Те, что лежали возле дверей, предпочитали вонь холоду. Все чаще встречались поезда с ранеными. Раненые говорили об отступлениях, поражениях, огромных потерях. А газеты, даже «Непсава», которую военное командование разрешило распространять среди солдат, непрестанно приносили вести о победах. Газеты писали, что войска центральных держав каждый день продвигаются вперед на десять-пятнадцать километров, непрерывно занимают деревни, города, крепости. Военная партия вагона во главе с приказчиком универсального магазина была полна воодушевления.

— Какие успехи! Если так пойдет, скоро и война окончится! Мадьяр — лучший солдат в мире!

— А немец? — спрашивает кто-то.

— И немец тоже.

— Верно! — очень серьезно соглашается Новак, введя этим в заблуждение своих собеседников.

— Вот видите! — кричал приказчик. — Наконец-то и вы взялись за ум. Мы движемся вперед!

— Так-то оно так, но боюсь, что от этого беды не оберемся, — заметил опять Новак.

— Беды? Какой же беды?

— А вы сложите вместе все километры, которые напечатаны в газете, и сразу увидите: русская и англо-французская армии уже так далеко отступили, что скоро всю землю кругом обойдут, и, стало быть, русские вынырнут где-нибудь на юге, а французы на севере.

Солдаты грохнули смехом. Новак продолжал:

— К тому же сложите и количество пленных. Ежели число их будет увеличиваться с такой быстротой, как пишут газеты, то скоро их окажется больше всего населения центральных держав. И в один прекрасный день они нападут на ничего не подозревающий мирный народ.

— Совсем рехнулся! — крикнул приказчик универсального магазина.

Наступила неловкая тишина. Кое-кто еще, правда, смеялся. Но вскоре все помрачнели и уставились куда-то вдаль.

…Домашние припасы давно кончились. Даже приказчик из универсального магазина выкурил последнюю сигарету, взятую из дому. Теперь уже и он вертел самокрутки, кашлял, задыхался. Почта не приходила. Солдаты даже адреса своего не могли сообщить. К тому же за ними все строже и строже следили. И почему — непонятно. Другие батальоны ехали на фронт свободно.

Им-то ведь было невдомек, что про бунт провожавших их женщин тайное донесение полетело в тот же вечер. Сперва командованию 32-го будапештского гарнизонного полка; оттуда несколько дней спустя — приукрашенное и дополненное — в штаб будапештского корпуса; оттуда еще дополненное — в военное министерство; оттуда еще дополненное — в генеральный штаб и оттуда — дополненное и измененное — в канцелярию его величества.

В последнем донесении о женщинах почти уже и речи не было. Взбунтовались, мол, солдаты. Их подстрекали штатские. Чуть не захватили вокзал. Начались волнения и в других полках. Пели «Марсельезу» и песню Кошута. Мадьяры грозили его величеству Францу Иосифу новым 1848 годом. Бунт распространился бы на всю страну, если бы командование гарнизонного полка, полицмейстер и самолично командующий будапештским корпусом, и самолично военный министр, и самолично начальник генерального штаба вовремя не вмешались и не подавили мятеж, конечно, тактично и тайно, чтобы об этом не прознали остальные солдаты, не прознал враг, а также и мировая печать.

И обратно тоже полетел «строго секретный» конверт, запечатанный сургучной печатью величиной с головку младенца. Полетел он от его величества в генеральный штаб, из генерального штаба в военное министерство и так далее до самого командующего будапештского гарнизонного полка. И посыпались тайные награды, выданные за подавление бунта, начиная от «блях» ее величества государыни Марии Терезии и до «консервной коробки» святого Иштвана. Даже кайзер Вильгельм прислал несколько «железных дубинок».

В тайном донесении подразделение называлось «взбунтовавшимся батальоном», на который следует обратить особое внимание и который как раз поэтому опасно бросать в бой на том участке фронта, где образовалась брешь. «Будь они трижды неладны. Пусть другой отвечает за них!» И их таскали с юга на север и с севера на юг.

Оба фронта — северный и южный — походили на штанины продранных брюк: на севере залатаешь, на юге порвется.

Генеральный штаб был в смятении. Офицеры батальона, кроме одного или двух, все пришли в отчаяние. Ложились спать неспокойно: того гляди вагон подожгут. А солдаты батальона понятия не имели о том, какую приобрели они славу с легкой руки тыловых военных начальников. Не знали они и о том, какое им дали торжественное название и что относилось оно к каждому рядовому батальона, начиная от Новака и кончая приказчиком универсального магазина. Командир батальона не доверял уже и караульным. Ждал догадаться не мог, чтобы выполнили его просьбу и прислали полевую жандармерию.