Мартон и его друзья - [150]

2

Глаза г-жи Фицек были моложе, а руки старше ее лет. Вечерами она смазывала глицерином искривленные пальцы. «Глицерин смягчает кожу». Его порекомендовали Берте, когда она еще жила в прислугах, и с тех пор Берта покупала глицерин. А может, и потому употребляла она его, что «купишь на три крайцара, а хватит на две недели». Наконец, Берте просто нравилось это звучавшее по-иностранному слово: «Глицерин», и хотя он не очень помогал, она все-таки верила в его волшебную силу.

В церковь Берта ходила редко, хотя по-своему верила в бога. Правда, совсем иначе, чем муж, который относился к творцу вселенной чрезвычайно потребительски. Г-н Фицек, когда на него находила блажь, мчался в церковь, чтобы выпросить, вымолить себе чего-нибудь. Даром он, конечно, ничего не просил. Привык к тому, что даром ничего не получишь. Поэтому он обещал то денег на подаяния, то свечку поставить, а случалось, давал и нравственные обеты: не врать, не играть в карты. Иногда эти обещания было легко выполнить, иногда трудно — в зависимости от просьбы.

Как-то раз, когда ему загорелось выиграть сто форинтов в лотерее, «иначе хоть вешайся со всей семьей», он сгоряча поклялся не сквернословить и даже так почтительно настроился, что заговорил с богом на «вы». «Вы же сами знаете, как трудно не браниться по нынешним временам, — сказал он. — Так будьте любезны, окажите такую милость, чтоб я выиграл». И он устремил взор к высокому своду храма. Но едва это прошептал, как пришел в замешательство — так странно прозвучали слова. Г-н Фицек испугался, что обращение на «вы» может показаться издевательством. «Еще, чего доброго, рассердится и ничего мне не сделает». Г-н Фицек тут же попросил прощения и, перескочив на «ты», повторил все сказанное: «Ты же сам знаешь, как трудно не браниться по нынешним временам. Так будь же любезен, окажи такую милость, чтобы я выиграл. Аминь! Аллилуйя!»

Заключив таким образом соглашение с богом, он задумчиво вышел из храма. «Холера ее знает, почему это так: с домовладельцем говоришь на «вы», а с богом — он-то ведь куда более важная шишка — на «вы» говорить нельзя…» И хотел еще добавить: «Больно по-дурацки получается…», но передумал.

Если сделка с богом завершалась успешно и обещание, данное г-ном Фицеком в трудную минуту, можно было выполнить, он выполнял его. Но если соглашение кончалось ничем, г-н Фицек начинал браниться: «Нечего к тебе обращаться! Ты тоже только тому даешь, у кого и без тебя хватает… — и бросал укоризненно: — А я еще на «вы» хотел говорить с тобой!»

Г-ну Фицеку случалось иногда по дешевке купить на рынке ощипанную курицу. Торжествующий, приносил он ее жене. Жена, качая головой, потрошила «дешевку», и выяснялось, что курица, купленная на последние гроши, воняет. Тогда г-н Фицек хватал тухлую птицу, с яростью бросал ее в потолок и орал: «Жри и это, старый негодяй, коли уж все жалеешь для меня». Берта, бледная, смотрела на бушевавшего мужа. А отдавшая богу душу птица летела через окно на улицу, и хорошо, если не на голову кому-нибудь из прохожих. «Фери! Фери! Что ты делаешь! Да побойся ты бога!» — «Нечего мне бояться, — задыхаясь, отвечал Фицек, — я уже и так в аду!» И в гневе он срывал со стены картину, на которой в сандалиях на босу ногу сидел на клубящемся облаке старый бог в греческой тунике. Четверостишие под его сандалиями возвещало:

«Где любовь, там и мир. Где мир, там и благодать. Где благодать, там и бог. Где бог, там во всем достаток».

Совсем иначе верила в бога жена Фицека.

То, что она жила на земле, как и положено женщине, в этом она не сомневалась. А так как, по ее мнению, господь добр, то к ней, к Берте Фицек, он может относиться только хорошо. Ей не раз приходило в голову, что надо бы навестить бога, и если это удавалось все же редко, так не по ее вине — все времени не хватало. Вспоминала она о нем часто, как и о родителях, да ведь их тоже редко навещала. Но что поделаешь, она тут ни при чем, так редко выдается свободный часок.

Мартону только раз довелось увидеть мать в церкви. Мать стояла между рядами скамеек, молитвенно сложив руки. Орган гудел, на клиросе пели. Ресницы матери были опущены. На них в сиянье электрических свечей дрожали слезинки. Мартон спрятался за колонной, чтоб не помешать матери. А она все кивала, кивала головой, потом отдала поклон. Не поясной, не земной — простой чинный поклон. Затем повернулась и пошла к выходу. Народ еще молился, но она уже кончила свое свидание с богом и между рядами скамеек шла одна к дверям.

Мартон видел, как блестели черные волосы матери в лучах трепетно мерцавших свечей. Вот она поправила белый вязаный платок на голове, вот она стоит уже под высоким порталом церкви. Кругом сиянье дня, за распахнутыми дверями видны деревья, над ними высокое небо. Мать спускается вниз по ступенькам лестницы, уже видны только ее голова и плечи. Орган гудит. В церкви туманный блеск электрических свечей. За воротами — деревья, причудливый свет, далекое небо и облака. Мать исчезла. Ее уже не видно совсем.

3

А теперь исчез Мартон. Вот уже и две недели прошло, как он отправился на «бесплатный отдых», но от него ни слуху ни духу. «Куда девался сын?» — мучилась мать, но спросить вслух не смела. Боялась, что г-н Фицек взбудоражит по своему обыкновению весь дом, где уже и без того несколько дней все было вверх тормашками, словно в таборе, который готовился в путь.