Мартон и его друзья - [152]

— Ну-с, император Вильгельм, что ты скажешь теперь? — воскликнул господин Фицек. — Листья-то уже опали. А где же твое обещание?

5

В новой квартире жена Фицека не выдержала. Прижавшись лицом к застекленной двери мастерской, она тревожно смотрела на улицу, на ненастное небо, смотрела, как льется дождь и дует студеный ветер, то и дело цепляясь за косые пряди дождя и разрывая их, и спросила вдруг:

— Фери, где же это наш мальчик, куда он подевался?

Г-н Фицек прикинулся, будто не слышит. Он и сам волновался, но не хотел, чтобы на новом месте, да в первый же день, разразился скандал (это дурное предзнаменование), поэтому сделал вид, будто слова жены обращены не к нему. Берта, чуточку туговатая на ухо, подумала, что она спросила слишком тихо, и поэтому повторила громче:

— Куда же девался этот мальчик?

И Фицеку не удалось отвертеться. Подавив раздражение, он ответил равнодушно, словно вопрос касался вовсе не его сына:

— Куда? К черту на рога! На кладбище бесплатно отдыхающих.

Последние слова он выдавил уже сквозь зубы. Казалось, они разорвут ему глотку, еще миг — и он заорет не своим голосом. Он замолк, сглотнул и только чуть погодя глухо продолжал:

— Беги за ним, коли тебе не терпится! Лес с ушами, а поле с глазами, — вот и спросишь их, где он. Можно подумать, я отправил этого… этого… — и он снова судорожно глотнул, чтобы не заорать, — этого композитора?! Чего ты привязалась? Давно, видно, мокрые тряпки не прикладывала мне к сердцу? Шестеро было у тебя огольцов? Пять осталось. Мало, что ли? Мало?

Все это, конечно, так, но сына он ждал не меньше, чем мать. А так как ему все время чудилось, будто другие знают что-то «плохое» и только скрывают от него, он с удвоенным вниманием прислушивался к каждому слову, приглядывался к каждому движению окружающих: как знать, может, они о Мартоне говорят что-то друг другу?

— Чего вы шепчетесь? — крикнул г-н Фицек Беле, дернул его и поставил перед собой. — Сейчас же скажи! Ты что, про Мартона ему говорил?

— Не-е-ет! — ответил Бела, похолодев.

— Что ты шепнул Банди?

— Что я отдам ему свой хлеб с повидлом, если он отдаст мне шарики.

— Ужином своим промышляешь?

Шестилетний Банди не понял слова «промышляешь».

— Не-ет… так… я не… шляюсь… шарики очень красивые… а у меня нет шариков. А хлеб с повидлом мне и завтра дадут.

Два дня спустя, когда г-н Фицек обувался, у него вдруг порвался шнурок от башмаков. Этого было достаточно — г-н Фицек не выдержал, взорвался:

— Пишта! Где живут друзья Мартона?

— Не знаю, — лязгнул зубами мальчик.

— Отто!

— Я тоже не знаю.

— Говорю же я, только жрать горазды! Чтоб вас всех громом перешибло! Если этот негодяй завтра не вернется, пойду в полицию. Пускай они ищут его.

— Ты думаешь, что… — с ужасом прошептала жена.

— Ничего я не думаю. И пугать тебя не хочу! Многие потонули в Дунае. Крышка! Конец! — сказал он, как человек, который освободился, наконец, от мучительных дум и рад, что теперь они терзают других.

Слова разлетелись во все стороны, как осколки упавшего стеклянного шара. Наступила тишина. Все уставились в пол, словно разглядывая осколки. Черноглазенький Бела часто задышал, ловя ртом воздух:

— Э… э… Я знаю… где живет друг Мартона… Э-э… Однажды он водил меня к Фифке Псу.

— К какому псу?

— Фифке Псу.

— Так что ж он, с псом дружит?

— Не-ет… Так его зовут. Он мальчик.

— Берта, одень Белу, дай пальто! Пойдем!

И черноглазый малыш отправился вместе с отцом. Сперва, точно собака-поводырь, он шел впереди, полный сознания своего долга, выпятив грудь, гордо держа отца за руку и словно даже таща его за собой. Идя на полшага впереди отца, он вел его по Кладбищенскому проспекту к Восточному вокзалу и к улице Нефелейч; там он повернул обратно и снова вернулся на Кладбищенский проспект, объяснив: «Тогда мы шли с улицы Нефелейч, и так я легче найду». Но когда они уже второй раз отправились с Кладбищенского проспекта на улицу Барош и подошли к площади Кальвария, Бела, потеряв уверенность, замедлил шаг, пошел вровень с отцом и даже отпустил его руку. Потом вовсе отстал, начал озираться, испуганно поглядывая вверх на угрюмо молчавшего отца и на дома, которые казались сейчас страшно высокими. Наконец, потеряв надежду, он опустил голову.

— Так где ж этот дом? — спросил г-н Фицек.

— Не знаю. — Шестилетний малыш уставился себе в ноги.

— Да ты получше смотри, — сказал отец и пальцем поднял подбородок сына.

Но чем дольше смотрел Бела, тем больше он терялся: ему казалось, что здесь он не бывал вовсе и, когда шел с Мартоном, ни этих домов, ни этих стен, ни этих магазинов не было.

— Не знаю, — пробормотал мальчик, громко засопел и затоптался на одном месте.

Г-н Фицек обуздал свое нетерпение. Ой пустил сына вперед, как хозяин пускает ищейку: пусть идет как хочет, авось да набредет на след, вспомнит, где они ходили с Мартоном. После некоторого раздумья Бела устремился вперед, но вовсе не потому, что набрел на след. Топтанье на одном месте и хмуро уставившиеся на него отцовские глаза нагоняли на мальчика все больший страх. Он решительно двинулся в сторону улицы Эремвельди. «Будь что будет!» Но когда уже подошел к ней и глазам Белы открылась вся улица до самого Ботанического сада, мальчик снова растерялся. Однако, глянув вверх на отца, он испугался его взгляда и опять ринулся вперед. Прошел до самой академии Людовика. Проспект Юллеи и прилегавшие к нему улицы были ему уже вовсе незнакомы и показались очень страшными.