Мартон и его друзья - [124]

«Директор Венгерского аграрного банка с глубоким прискорбием сообщает, что барон Петер Четеи Херцог, депутат верхней палаты…»

— А банк регулярно присылает нужную сумму? — спросил Шниттер.

Заведующий социально-экономическим отделом кивнул.

— Столько же, как и остальным газетам?

— Столько же.

— Покойник пройдет! — санкционировал Шниттер траурное сообщение. — А этот?

— Йожеф Хивеш, генерал-директор трамвайной компании БКВТ. Эти пока еще ни гроша не присылали. Только сейчас внесли пятьсот крен.

— К черту этого покойника! — и Шниттер щелчком отбросил некролог.

— А как же пятьсот крон?

— Пусть бухгалтерия их заприходует.

— А если потребуют возврата?

— Не потребуют. Больше того, мы даже нападем на БКВТ. В конце концов дорогие трамвайные билеты бьют по карману всех рабочих. Покойников больше нет? — спросил Шниттер.

— Тридцать восьмой официальный список главного командования о потерях на фронтах, — доложил самый молодой из заведующих.

— Длинный?

— Длинный. Две тысячи девятьсот семьдесят восемь имен.

— Сколько же вышло?

— Две с половиной полосы петитом.

— Пусть наберут нонпарелью. Тогда сколько выйдет?

— Полторы.

— Тоже много. Если так пойдет, мы вынуждены будем не помещать эти списки. Что еще?

Он выправил передовицу, отпустил всех по домам. Остался только дежурный редактор.

…Была тихая осенняя ночь. Шниттер сидел в пролетке на резиновом ходу и, укачиваемый рессорами, предавался воспоминаниям. Пришла на память почему-то жена фабриканта Хельвеи, и он не почувствовал уже к ней злобы, потому что тут же вспомнил Като, их пятикомнатную квартиру и столовую, где он будет сейчас ужинать.

— Да, жизнь хороша! — воскликнул Шниттер, раскачиваясь в пролетке на резиновом ходу. Он увидел спальню, сквозь открытые окна которой вливается осенний воздух, напоенный ароматом платанов, что стоят под окном. Далее все растворилось в приятной дремоте, навеянной мерным покачиванием рессор.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, из которой читатель узнает, как много страшных псов водится в свободном и счастливом мире

1

Тибор взял под руку Мартона, Мартон Петера Чики, и все пятеро, шагая в ногу, устремились по нескончаемой вьющейся в горах пыльной пилишской дороге. От свежего воздуха, широкого раздолья и тишины ребята точно захмелели.

Они могли бы идти и лесными тропинками, мимо прозрачных ручейков, вместо того чтобы глотать дорожную пыль, но тропинки не были обозначены на маленькой карте Мартона, а творец плана строго придерживался его, чтоб «не сбиться с пути». Он и знать не знал о том, что есть другие дороги, не только те, которые указаны на карте. Для него пока каждое печатное слово, а значит и карта, было священно.

Пешт остался уже позади со своими душными улицами, домами, дворами, дымящимися трубами, заботами родителей, бранью отцов и мировой войной, которая отсюда, с этой нескончаемой, уходящей вдаль мирной дороги, казалась чем-то невероятным, немыслимым.

Все более веселый и энергичный марш по вздымающейся кверху и уходящей вдаль дороге совпал у этих пятнадцати- и шестнадцатилетних мальчишек с осознанным и неосознанным чувством, что у них все еще впереди — и годы, и работа, и исполнение мечтаний, и любовь.

Небо было сумрачным, но в воздухе потеплело. Юго-восточный ветер дул в спину, словно хотел помочь быстрее добраться до места, где им предстоит отдохнуть, и притом бесплатно. Эти городские парнишки душой и телом слились с открывавшимся перед ними беспредельным миром, с осенними лучами, с багряно-желтыми лесами, спокойными холмами, медлительно плывущими облаками и с вековечностью молчаливого неба. И отовсюду в их души струилось счастье. А быть может, оно пришло в мир из этих юных душ?

Ребята то весело переговаривались, то шли молча, поглядывая друг на дружку.

Тибор посмотрел Мартону в глаза, Мартон, кротко — если только это слово применимо к своенравному, часто бесновавшемуся, даже и в грусти неуемному мальчику, — кротко и смущенно улыбаясь другу, принимал безмолвное проявление его преданности. Нежно пожал ему руку. Теперь, когда они шагали в лад, рука об руку, Мартон Чувствовал, будто он умножился в своих товарищах: он был преисполнен нежной преданности к ним. Чувство дружбы у Мартона возвысилось почти до любви. Когда он вспоминал Илонку, образ девушки приводил его в замешательство, он предпочел бы любить ее вместе со своими друзьями, лишь бы не отделяться от них; пусть и Илонка любит их всех, ведь они одна душа и плоть: друзья! А если у каждого будет другая любовь — они все разбегутся в разные стороны. Про это и говорят взрослые: «Такова жизнь!» Но Мартон об этом и слышать не хотел.

Одна за другой медленно приближались и проходили мимо акации и шелковицы, выстроившиеся вдоль дороги. С иных листья уже осыпались и лежали вокруг, словно и после смерти желая принести пользу своему родителю: прильнув друг к дружке, защищать корни дерева в этом все более стынущем мире.

Иногда возникал одинокий, непонятно тихий дом с неогороженным садом, подбежавшим к самой обочине. Среди ветвей деревьев, стоявших у самой дороги, нет-нет да выглядывала груша или позднее яблоко. Они притягивали к себе руки парней; казалось, что качавшееся на ветвях диво хочет коснуться их влажных губ, сверкающих зубов. Но ребятам мерещилось, будто окна домов следят за ними. «Не тронь!» — сверкало сразу несколько пар окон-глаз. И чудилось, будто за полузанавешенными окнами какой-то человек наблюдает за прохожими, переходя от окна к окну, и мальчики с притворным безразличием отводили глаза, сдерживали «греховные» желания; все думали об одном и том же, только не признавались в этом друг дружке. Пройдя сад и оставив позади отползший куда-то назад дом, они еще долго чувствовали затылками устремленные им вслед взгляды окон. И это было неприятно, как неприятно было преодолевать и «греховные желания».