Мартон и его друзья - [122]

«…Огромный успех военного займа… Товарищ Кунов с полным правом говорит в «Neue Zeit»: «Только с нашей помощью могут шелкоткацкие фабрики производить перевязочные материалы, фабрики зонтов — непромокаемые ткани, велосипедные заводы — походные койки, заводы швейных машин — шрапнель, инструментальные заводы — патроны…»

— Мы должны добиться тех же прав, каких добился немецкий рабочий класс… — пробормотал он. — Чтобы дяде Лисняи не приходилось «отсиживать» в тюрьме передовицы. — Шниттер улыбнулся. — Я должен записать это выражение.

Он вытащил из ящика письменного стола записную книжечку и занес в нее: «Отсиживать передовицу во имя прогресса». Сунул книжечку обратно и опять взялся за дело огромного — он чувствовал это — значения.

А из книжного шкафа за усердным пером Шниттера следили драмы Ибсена, Гауптмана, Метерлинка, Стриндберга, Гофмансталя и Андреева, «Воскресение» Толстого, «Преступление и наказание» Достоевского, «Жерминаль» Золя и «Санин» Арцыбашева. А на самой нижней полке пыжились биографии Ришелье, Наполеона, Фуше, Казановы, Лассаля, Дизраэли, Вандербильта и Рокфеллера. Многие из них, очевидно, махнули на все рукой, вернее (так как речь идет о книгах), повалились набок. Зато в неколебимой позе, самоуверенно стояли в своих расшитых золотом вицмундирах тема немецкой и венгерской энциклопедий.

На этом книги, выставленные на обозрение, кончались. Оставался еще нижний ящик, так сказать будуар книжного шкафа. В нем лежали одна на другой «Сексуальная психопатология» Крафта-Эбинга. «Половой вопрос» Фореля, «Введение в теорию психоанализа» Фрейда, трехтомная «История нравов» Фукса, а вокруг них, славно тайные агенты полиции нравов, выстроились венгерские и немецкие детективные романы.

Так выглядел книжный шкаф Шниттера. То была как бы моментальная фотография с духовной жизни Шниттера, амплитуда которой колебалась от Маркса до Пинкертона.

«…Война с внешним врагом требует теперь внутреннего мира. Партии, классы и нации всего мира в равной мере осознали, что, когда дело доходит до битв между главными державами и когда они сражаются за свое существование и территориальную целостность, орудия партий и классов должны замолкнуть… Наши товарищи держатся на фронте с неслыханной отвагой… В часы величайшей опасности они думают не о себе, а видят перед собой только идею и цель… Что значит воинственный клич: «На врага! В атаку! Вперед! Вперед!» — и чем надо отвечать на него, этому они научились в школе «Непсавы».

— И это для них слишком мягко?! — укорял Шниттер авторов писем. — Вздор! — И его растроганному воображению представился дядя Лисняи, который переписывал в коридоре не меньше «восьми месяцев отсидки в тюрьме». — Но чем же кончить передовицу? Чтоб это было логично, чтобы все поняли, почему это так? Чтобы поняли — дело идет не на шутку!

И он нашел. И даже подчеркнул написанное:

«…Мировая война не расстроит производство настолько, чтобы это привело к гибели капитализма. Война не приведет к катастрофе хотя бы потому, что экономический организм болен и в мирное время… Оздоровить его может только широкое избирательное право. Это в интересах всех и каждого, в интересах как господствующего класса, так и наших…»

4

Теперь, закончив передовицу, он нашел ее не только превосходной, но решил, что, если ее немного расширить, она подойдет даже для «Библиотечки социал-демократа». Увеличится, таким образом, число написанных им брошюр, он получит двести крон дополнительного гонорара, не говоря уже о том, что это будет исчерпывающим ответом на протестующие письма, которые лежат сейчас в коробке.

Шниттер пришел в самое веселое расположение духа, захотелось пошутить, даже подразнить кого-то — словом, показать свое духовное превосходство. Так что Доминич явился как раз кстати. Не окажись, он под рукой, Шниттер вызвал бы кого-нибудь из членов редколлегии и трунил бы над ним, пока не надоест. В крайнем случае он не стал бы пренебрегать даже и старым служителем. Впрочем, сегодня Шниттер чувствовал сострадание к «сочинителю передовиц», как называл он Лисняи, когда был в таком добродушно-насмешливом настроении.

Вошел Доминич. Шниттер молча указал ему на низкое кожаное кресло. А сам встал и строго, даже грозно, спросил:

— Товарищ Доминич, о чем вы шепчетесь там у себя в Союзе металлистов? Чем вам «Непсава» не угодила?

— Мне? Мне? — Доминич совсем утонул в глубоком кресле: видны были только его длинные согнутые ноги. — Шепчемся? Мне не угодила? Мне? — забормотал он и, наморщив низкий лоб, провел рукой по своим усам «à la император Вильгельм», будто уж самый их вид доказывал обратное.

— Не увиливайте, Доминич! — еще строже сказал Шниттер, не прибавив даже «товарищ».

Это прозвучало особенно зловеще. А между тем Шниттер был рад до смерти: «И до чего ж сдрейфил этот живой складной метр!»

Лицо Доминича покрылось испариной. Его лоб напоминал плохо вытертую клеенку в трактире. Длинные ноги перепуганного до смерти второго секретаря профсоюза то сгибались, то разгибались в коленках.

— Это клевета! — крикнул Доминич. — Меня оклеветали! — И его поджатые длинные ноги выпрямились внезапно, вытолкнули кверху туловище. Доминич вытянулся перед письменным столом, и Шниттеру показалось, будто этот «живой складной метр» вот-вот достанет до потолка.