Мартон и его друзья - [121]

Он кивнул головой. Перо послушно воспроизводило на бумаге неожиданный для самого автора поворот мысли.

«Мы требуем еще большего расширения избирательных прав», — написало перо, потом остановилось, заколебалось, словно танцор, который, сбившись с такта, топчется на месте не в такт музыке.

Шниттер, задумавшись, искал слова. На верхней полке книжного шкафа выстроились в ряд переплетенные комплекты «Непсавы». Сидя за письменным столом в зеленой полумгле абажура, Шниттер не различал цифр. Он просто знал, где что стоит, так как хорошо освоился со своей подсобной библиотекой.

«Сколько времени прошло с тех пор, — подумал Шниттер. — И надо ж, чтобы как раз теперь, когда избирательное право было уже у нас в руках, как раз теперь разразилась эта проклятая война. Да так неожиданно! Марксизм, однако, не все предвидит! Иногда какая-нибудь гадалка и то лучше предскажет будущее».

Он покивал головой, и взгляд его скользнул полкой ниже. Каутский, «Экономическое учение Карла Маркса»; Лассаль, «Железный закон заработной платы»; затем книги венгерских авторов: «Что надо знать об избирательном праве» — эту он сам написал. «Для чего нужна нам организация», «Малый катехизис социал-демократа» — это тоже принадлежит его перу. «Знание — сила, сила — знание».

«Хорошо, если бы так, — утомленно и вяло сказал про себя Шниттер. — А то ведь иногда у какого-нибудь полицейского чинуши больше власти, чем у меня. Знанье… Знанье…» — кивал он снова и, скользнув взглядом с одной полки на другую, остановился вдруг на знакомых томиках библиотечки «Свет»: Вольтер, «Кандид»; Кнут Гамсун, «Голод»; Ференц Мольнар, «Воруют уголь». Затем следовали серовато-зеленые томики библиотеки «Мир»: Брандес, «Эссе», Анатоль Франс, «Остров пингвинов», Ферреро, «Величие и падение Рима», Рихард Вагнер, «Искусство и революция», Оппенгеймер, «Государство», Бергсон, «О смехе», Свифт, «Путешествие Гулливера», Шоу, «Человек и сверхчеловек», книги супругов Вебб…

«Англия…» — подумал Шниттер и склонился к недописанной статье. Он нашел связующие слова.

«…Всеобщее избирательное право и буржуазная демократия не мешают, а способствуют защите отечества. Английская рабочая партия призвала к оружию английских рабочих как раз потому, что английский парламент отверг всеобщую воинскую повинность и рабочая партия не хотела, чтобы ее ввели… Также не следует забывать и о том, что английское рабочее движение, стоявшее на почве полнейшей свободы, никогда не считало обязательным и республиканские начала, и с его точки зрения девиз «God save the King» вовсе не является предательством социалистических принципов».

Последние слова пришлись ему по душе, и он принял их к сведению с небрежным и скромным видом. Но теперь даже перо двигалось более почтительно и услужливо.

«…Итак, мы требуем избирательного права… Германия — мы это знаем — будет господствовать на мировом рынке, она станет колониальной империей. Немецкому рабочему тоже перепадет кое-что из сверхприбылей. Он заживет не хуже английского рабочего. Благодатные преимущества империалистической политики скажутся и на нем. Но никакое, даже самое победоносное, окончание войны не обратит Венгрию в промышленную экспортирующую державу, и, таким образом, никакие соблазны империализма не могут внушить надежду венгерским рабочим. Либо венгерский рабочий получит избирательное право за свое участие в войне, либо… — Шниттер опять представил себе те же рабочие квартиры и заводские цехи, где простые люди про себя и вслух читают его передовицу, — либо он по-прежнему будет переливать из пустого в порожнее…»

Шниттер постепенно входил в раж. Статья убедила и его самого, и он даже разозлился. Он обиделся вдруг и за куцые избирательные права и за то, что выборы все откладываются, и снова вспомнил руку Като. Не потому, что она закрыла ему рот тогда в роще, в Сорренто. Во время свадебного путешествия это простительно, пожалуй. Впрочем, и во время свадебного путешествия бывают минуты, как и во время банкетов, когда на кушанья уже и смотреть тошно. Но рука Като вспомнилась ему потому, что она была слишком велика, а пальцы слишком короткие и толстые. Что выражает такая рука, о чем она говорит? Шниттер не мог этого решить.

— Эх! — отмахнулся он. — Надо заканчивать передовицу!

Он снова кинул взгляд на книжный шкаф. Менжер, «Новое учение о морали», Кант, «Критика чистого разума», Шопенгауэр, «О смерти», Кроче, «Эстетика», Ницше, «Так говорил Заратустра», Игнотус, «За чтением». Труды венгерских социологов, буржуазных радикалов: Оскара Яси, Хорвата Мераи… Тьер, «История французской революции». И еще полкой ниже поэзия: Ади, Бабич, Костолани, Эрне Сеп, Леснаи — их он иногда почитывает; затрепанный томик Петефи — его он цитирует… Затем на немецком языке: Рильке, Дольц, Демель, Лиллиенкрон, Верфель; и в немецких переводах: Рембо, Верлен, Верхарн, Киплинг, Уитмен.

«…Органической частью немецкой культуры, — лилась дальше передовица, — является и социал-демократическая партия. Эта война стала свидетельством ее великого торжества…»

Он начал рыться в записках на столе. Нашел то, что искал, и мимоходом бросил взгляд на свою руку. Рука была изящная, пальцы тонкие. Он остался доволен.