Марокко - красная земля - [31]

Могучи и грозны волны разбушевавшегося океана, но час непогоды проходит, он успокаивается, солнце окрашивает его в сияющие жемчужные тона, и вот уже безбрежная даль снова смягчает и умиротворяет душу человека. Там нет чудовищных и грозных, столетия назад застывших в неподвижности гигантов.

В горах же огромные массивы гранита, вскинутые невероятной силой вверх, к небу, подавляют мощью, неподвижностью, молчанием.

Это точно какой-то лунный пейзаж, где не видно следов человека и ни к чему не притрагивалась его рука. Зачастую здесь нет следов и живой природы — деревьев, животных, стебелька травы. Так, должно быть, выглядел мир после хаоса, когда вслед за извержениями гигантских вулканов он замер и застыл…

Массив Высокого Атласа тянется почти непрерывным барьером длиной 800 и шириной 60–80 километров. Вершины мало выделяются из общей линии хребта; перевалы расположены высоко, зачастую выше 3 тысяч метров. Высокий Атлас — это стена, огромный, касающийся неба забор между двумя океанами: Сахарой и Атлантическим. Поэтому его нельзя сравнивать ни с какой другой горной цепью.

И, тем не менее, в этом титаническом нагромождении лавы, в тех немногих местах, которые покрыты растительностью, живут люди. Там водятся дикие козы, орлы, рыси, шумят потоки и гремят водопады, а по склонам вьются узкие тропки и виднеются сложенные из камней, лепящиеся, как ласточкины гнезда на обрывах скал, деревеньки, откуда доносится блеяние коз и овец.

Не будем же удивляться тому, что люди, окруженные такой природой, отсталы, недоверчивы, суеверны, а иногда жестоки. Ведь природа оказывает большое влияние на характер человека.

Суровы люди, выросшие среди гранита. Они зорки, как орлы, мстительны, как рыси, молчаливы, как скалы. Но как среди голых и высоких скал расцветает маргаритка, так среди этих людей часто встречаются чистые, как горный поток, добрые сердца.

В их суровых душах пустил корни трогательный и волшебный цветок — гостеприимство. Без него в горах не было бы жизни. Одинокий человек, предоставленный самому себе, неизбежно погиб бы.

По этим горам, по этому удивительному краю я путешествовал пешком, а когда удавалось — на муле, одолженном у бербера. Тогда со мной шел погонщик, чаще всего мальчик, сын хозяина мула. На протяжении всего пути меня сопровождал Бу Рагим Урики, махазни из стражи паши Маракеша. Он — бербер, сын гор, знает арабский и французский. Без него я не смог бы объясниться с местным населением, но и у него иногда бывали трудности из-за многообразия наречий берберских племен.

Несколько дней меня не трогала суровая красота гор: немилосердно болела голова, как мне казалось, безо всяких причин.

Бу Рагим объяснил кратко: "Горы, возраст", — а потом указал на пропасть.

Тогда и я понял: горная болезнь.

Пока я шел пешком и чувствовал землю под ногами, все было хорошо. Но вот я сел на мула. Мул — прекрасное животное, незаменимое в горах так же, как верблюд в пустыне. Он взбирается по таким кручам, на которые не подняться человеку. С горы же он, распластавшись, как лягушка, спускается безо всякого страха. На его спине съезжаешь, как на санях. Но это добросовестное животное имеет одну неприятную, хотя и легко объяснимую привычку: идя по узенькой, едва приметной тропке по краю обрыва, оно шагает над самой пропастью, подальше от скалы, чтобы за нее не цеплялись вьюки на его спине. Время от времени то передняя, то задняя его нога соскальзывает. Подо мною — голубая бездна. Сотни метров почти отвесной скалы. Верная смерть. Мула это мало трогает — он знает, что не свалится, но я-то этого не знаю. А от того, что я смотрю вниз с этой "самолетной" высоты, сидя при этом не в кресле самолета, а на куске плохо укрепленной циновки или дерюги на покачивающейся спине постоянно спотыкающегося животного, начинает болеть голова. Со временем я привык к этому, меньше смотрел вниз, а главное — проникся полнейшим доверием к мулу. Я видел, что там, где дорога становилась особенно опасной, животное шло осторожнее, коротким твердым шагом, похрапывая и шевеля длинными ушами.

Постепенно я приучился даже дремать на спине мула — над самой пропастью. И уж во всяком случае совершенно спокойно дремал мой проводник, когда наступала его очередь ехать верхом. Я больше беспокоился о притороченном к вьюку рюкзаке, чем о Бу Рагиме.

Однажды наше спокойствие чуть нас не подвело… Нет, нам не угрожало падение в пропасть, тропка была довольно сносной.

Двигаясь навстречу ветру, мы вышли из-за поворота скалы. В нескольких метрах от нас рос на краю тропки старый разлапистый кедр. С его ветки, вспугнутый нами, медленно и спокойно соскочил "кот" величиною с доброго пса. Рысь… Без малейшей спешки она вскарабкалась на скалы и исчезла.

Мы стояли как вкопанные. Нам обоим были известны повадки этого "милого" животного. Рысь никогда не нападает спереди, а притаившись между скал или ветвей дерева, неожиданно прыгает сзади, на затылок. Она может свалить молниеносно не только человека, но и мула. Сильная бестия! А хуже всего то, что нападает она не только от голода, но и для забавы, из-за врожденной свирепости. Наша "кошка", не ожидая нас, по-видимому, спокойно дремала на ветке. Мы появились внезапно, нас было трое, мул — четвертый, вот она и испугалась и "отступила". Но без спешки! Ведь это она была хозяйкой, а мы — только пришельцами.