Мародеры. Как нацисты разграбили художественные сокровища Европы - [72]

В немецких медиа господствовало мнение о том, что вообще вся эта реституция — жульничество, что алчные американские адвокаты хитростью лишают немецкий народ культурного наследия и потом продают это наследие на международном рынке искусства. Директора многих немецких музеев, которым пришлось вернуть картины из своих фондов владельцам, теперь выступали в медиа, ставя под сомнение принцип реституции в целом. Например, директор одного дрезденского музея в комментарии газете Die Zeit сказал, что «всех интересуют только деньги и спекуляция». Немецкий арт-дилер Йоахим Виттрок иронично предложил музеям повесить на дверях табличку «Самообслуживание» — пусть все желающие сами снимают картины со стен.

Культурные дебаты вскоре переросли в политические. Бургомистр Берлина Клаус Воверайт и политик Томас Флирль, ответственные за передачу картины Кирхнера наследникам, обвинялись в том, что действовали опрометчиво. Во время следующих выборов оппозиция не упустила случая высказаться, и пресс-секретарь Партии зеленых по вопросам культурной политики заявил, что реституция — проявление «наивного идеализма» и проводится «чересчур поспешно».

Спустя почти десять лет после Вашингтонской конференции картина Кирхнера стала знаменем сопротивления реституции, которой, по мнению многих, движет преимущественно алчность. Президент Немецкого союза музеев Михаэль Айссенхауэр назвал дело Кирхнера «катастрофой» и потребовал введения новых правил, дающих музеям преимущество при выкупе картин.

Критики также требовали ввести срок давности в делах о реституции, запретить вывоз спорных произведений искусства из страны и освободить музеи от бремени доказывания, переложив его на наследников. Политическая оппозиция в Берлине добилась назначения специальной комиссии, которой предстояло проверить правомерность реституции картины Кирхнера. А в 2007 году в бундестаге даже прошли слушания по этому вопросу.

Но звучали и более взвешенные голоса. Например, главный редактор Der Tagesspiegel Бернхард Шульц осудил оппозицию, сказав, что играть на этой теме в предвыборной кампании — позорно, и добавил, что реституция должна продолжаться: «Это цена, которую мы должны заплатить за несправедливость, совершенную от имени Германии».

Комиссия экспертов постановила, что при возвращении картины наследнице нарушений допущено не было. Прокурор Карл-Хайнц Дальхаймер, проверявший, не противоречит ли реституция немецкому законодательству, снял обвинения. В своем отчете он сделал морально-философский вывод: Германия может и не следовать Вашингтонским принципам, но такое решение «приуменьшит культурное значение этих произведений для публики и этическую и моральную ценность этих культурных сокровищ».

Не случайно, что многие из наиболее упрямых противников реституции картины Кирхнера оказались арт-дилерами или представителями аукционных домов. Как пишут авторы книги «История „Уличной сценки“» Гуннар Шнабель и Моника Тацков, скандал вокруг картины продемонстрировал одну закономерность: «люди искусства», которые, по словам Берндта Шульца, якобы «недоуменно качают головой», — это, по сути дела, те же самые люди, которые вот уже десятки лет торгуют произведениями, похищенными у евреев, совершенно об этом не задумываясь.

Дэвид Роуленд не может рассказывать о подробностях дела Кирхнера и других своих дел, так как тем самым он нарушил бы адвокатскую тайну. Обсуждать проценты, которые берет его бюро, он тоже отказывается: по его словам, это распространенная практика, такие ставки приняты и в других областях — например, в реституции недвижимости.

Анна Веббер, основательница независимой Комиссии по вопросам разграбленного искусства в Европе (Commission for Looted Art in Europe), недовольна тем, как развивается процесс реституции. Ее некоммерческая организация располагается в Лондоне и существует за счет пожертвований и исследовательских грантов. Комиссия помогает пострадавшим от нацизма и их наследникам проводить поиски утраченных произведений, вести переговоры с музеями и государственными ведомствами и, если необходимо, участвовать в судебных процессах. Веббер считает, что методы работы адвокатских бюро и их гонорары — это наследие процессов по реституции недвижимости, проходивших на территории бывшей ГДР в 1990-е годы.

«Внезапно обнаружилось, что существует множество семей, интересы которых никто не представляет, — вспоминает Анна. — У них не было средств, чтобы обратиться к юристу, они не знали, как им действовать. Многие адвокаты этим воспользовались: они стали разыскивать эти семьи и заключать с ними договоры, обязуясь взять всю работу на себя за определенное вознаграждение — как правило от 30 до 50 % от стоимости недвижимости. Когда же речь зашла об искусстве, подобные комиссионные стали применяться и тут». По мнению Анны Веббер, подобная практика только вредит делу: «Большинство семей не может оставить произведение себе, приходится сразу продавать его, поскольку адвокаты требуют свою комиссию. Если семья небогата — а чаще всего так и бывает, — картину приходится продать».

«Поскольку адвокаты заинтересованы в повышении комиссии, — продолжает Анна, — им нет никакого расчета разыскивать или пытаться вернуть работы, не представляющие особой материальной ценности. Многие из тех, кто к нам обращается, жалуются: „Подписывая договор, мы не сообразили, что нам с этого ничего не достанется“. Другие же говорят: „Мы хотели, чтобы картина осталась в музее. Могли бы просто повесить табличку, что она принадлежит нашей семье. Теперь же мы вынуждены ее продавать“. Наследникам картин Кирхнера и Климта тоже пришлось продать отвоеванные произведения. У них на счету не было десяти миллионов долларов, чтобы заплатить адвокатам».