Маркос Рамирес - [79]

Все миновало! Вот письма, полные трепетного чувства, вот строки, полные горячей надежды, а от человека осталась лишь память да, возможно, горсточка праха.

Как-то позднее, когда бабушка отмечала седьмую или восьмую годовщину со дня смерти дяди Сакариаса, из Сан-Хосе приехала Талиа, чтобы навестить старушку и моих теток и провести с ними несколько часов, благоговейно вспоминая о покойном. Тут мне пришла в голову глупейшая мысль, которую я до сих пор не могу себе простить. Под каким-то предлогом я отправился с Талией в сад и там, пока не появился никто из домашних, передал ей связку писем.

— Возьмите это на память, Талиа. Я сохранил их, чтобы вы могли перечесть наедине, у себя дома.

Дрожащими руками она приняла мой подарок и поспешно вернулась в дом. До меня донеслись ее рыдания и голос бабушки, пытавшейся ее утешить.

Из-за нелепой сентиментальности я растревожил уже было успокоившуюся боль. Надо было сжечь эти несчастные письма!

* * *

На втором году обучения в Институте я стал бичом почти всех преподавателей. Мои ежедневные выходки то и дело прерывали занятия не только в моем классе, но зачастую и во всем училище. Директор, дон Хуан, встречая меня в школьных коридорах, всякий раз выговаривал полустрого, полунасмешливо:

— Опять выставили из класса? Отлично, Рамирес, отлично! Ничего, придет день выпускных экзаменов — вот тогда ты раскаешься, да будет слишком поздно!..

В ту пору я считал, что подобные предостережения продиктованы злобой, которую дон Хуан затаил ко мне из-за нелепой моей выдумки, будто у него пупок похож на раковину. Мне казалось, что он не упускает и в будущем не упустит возможности отомстить мне. Вот почему я чувствовал себя так, словно был уже одной ногой в стремени, — готовый пуститься в далекий, заманчивый путь к неведомым портам и сказочным странам, начать жизнь, полную приключений.

С другой стороны, меня возмущало упорство некоторых преподавателей, видевших в зубрежке единственный метод обучения. Не признавая зубрежки, я считал несправедливыми отметки, полученные у этих преподавателей. Против них я направил всю свою изобретательность, преследуя их насмешками и злыми выходками.

В тот год я объявил войну дону Гордиано Хименесу — человеку с солидным авторитетом, приобретенным за долгие годы преподавания испанского, латинского и греческого языков. Это был любопытный субъект: кислое выражение лица, свирепые усы, остриженные под машинку волосы, коренастая фигура, тучный живот, туго затянутый черный костюм с протертыми и замасленными воротником и манжетами, с неизменным жилетом, всегда в одном и том же растрепанном и засаленном галстуке — таков был дон Гордиано, который, кроме того, никогда не мылся, распространяя неприятный запах; у него была привычка громко шмыгать носом и то и дело прерывать урок, оглушительно сморкаясь; говорил он хриплым и раскатистым басом, похожим на вой конго[96].

Дон Гордиано, пользовавшийся в Алахвэле славой мудреца и талантливого ученого, был упорным и непоколебимым сторонником зубрежки. Он гордился своей исключительной памятью и беспрестанно хвастался ею, точно желая ошеломить учеников.

— Вы хотите услышать точное определение предложений, именуемых повествовательными? — рычал дон Гордиано в ответ на неожиданный вопрос ученика. — Хм, хм, хм… Посмотрим! Благоволите взять «Грамматику» Гагини и открыть на странице сто сорок пятой… Хм, хм… Отыщите там шестой параграф тридцатого урока… Нашли? Отлично! Благоволите прочесть…

— «Повествовательными, — читал ученик, — называются те предложения, в которых утверждается исполнение какого-либо явления: например, сегодня праздник, завтра отпразднуется свадьба…»

— Точка! И абзац! — громовым голосом останавливал мальчика старый учитель, усаживая его повелительным жестом руки. Затем, закрыв глаза и поглаживая громадные усы, он читал на память весь абзац шестого параграфа так, словно глядел в «Грамматику».

— Некоторые предложения носят ограничительный характер — запятая — как — запятая — например — двоеточие — «я почти разбил стакан» — точка с запятой — «я едва не разбил стакан» — точка — конец предложения! — Тут дон Гордиано сморкался, и весь класс вздрагивал от этого громоподобного звука.

Из года в год дон Гордиано приводил одни и те же грамматические примеры, не меняя запятых и тщательно сохраняя порядок слов; прочитывал все параграфы так, точно декламировал стихи, выдерживая размер и ритм путем особой интонации в произношении отдельных слов — всегда тех же самых слов — и отбивая такт отрывистыми ударами указательного пальца по столу. Высмеивая его, я начинал стучать по парте и, подражая ему, декламировал:

Рики, тиррики, кирри

Бе, бе, бе-е-е!..

Рака, таррака, карра

Му, му, му-у-у-у!..

Таков был его метод. Беда ученику, пропустившему запятую или заменившему слово! Если я находил другой пример или пытался дополнить продиктованный им, старик прерывал меня ревом:

— Садитесь, идиот! Думаете, что открываете новое солнце?.. Получайте четверку за тщеславие! — и немедленно добавлял: — Знаете ли вы, что такое тщеславие? Возьмите мой словарь и отыщите на странице тысяча пятьдесят второй четвертую строчку сверху. Вот вам и не придется напрягать свой драгоценный мозг, подыскивая новое определение. Тут имеется точное определение: «Дерзость, наглость, глупая надменность, тщетные домогательства»!