Маркиза де Помпадур. Три жизни великой куртизанки - [20]

Чутье придворного, никогда не изменявшее герцогу де Ришелье, на этот раз изменило ему, и он не увидел в мадам д’Этиоль ни того, чем она обладала, ни того, чем она могла очень скоро сделаться. Ее веселость показалась ему наигранной, шутки — неестественными, резвость и игривость — неуместными. Он был весьма холоден к ней, не восхищался, в отличие от короля и герцога Люксембургского, ее умом, не говорил о ее неземной красоте. Такого отношения она никогда не сможет ему простить…

Король расстался с мадам д’Этиоль лишь на другой день, ближе к полудню, когда порыв страсти стал спадать. Как же все было хорошо! Он был весь преисполнен нежностью и благодарностью за подаренное ему блаженство, а она, чувствуя его наслаждение, словно зарядилась шедшими от него токами и еще долго лежала в изнеможении, потерянная в пучине радости.

После этого Жанна-Антуанетта заняла прежние покои мадам де Майи и мадам де Шатору. О, какие удивительные истории могли бы рассказать стены этих комнат, если бы стены умели говорить!

* * *

Герцог де Люинь 22 апреля 1745 года сделал следующую запись в своем дневнике:

«Речи, которые ведутся о мадам д’Этиоль <…> наводят на мысли о том, что Вине[5] пользуется довольно большим доверием; он утверждает, что эти речи далеко не справедливы. Около месяца назад он говорил, что клеветнические слухи, распускаемые о мадам д’Этиоль, отвратительны и не имеют под собой ни малейшего основания; и в доказательство добавил, что она приезжала сюда лишь выхлопотать должность откупщика для мужа, а добившись своего якобы больше не появлялась при дворе. Однако совершенно точно, что она появлялась после на балете и в театре».

Этим не слишком уверенным словам противоречит следующая запись от того же числа в том же дневнике:

«22 апреля король ужинает в своем кабинете; это снова был приватный ужин с мадам д’Этиоль, на него был допущен месье де Люксембург».

23 апреля 1745 года герцог де Люинь записал:

«Король снова обедал с мадам д’Этиоль, но в совершенно приватной обстановке. Никто точно не знает, где она живет, однако я думаю, что в небольших покоях, принадлежавших ранее госпоже де Майи, по соседству с малым кабинетом; она не живет там постоянно, разъезжает по Парижу, а вечером возвращается сюда».

В это время обожавший свою молодую жену Шарль д’Этиоль находился в имении своего друга маркиза де Ля Валетта. Там-то он и узнал от своего дяди Ле Нормана де Турнэма, что жена оставила дом, переехала в Версаль и сделалась любовницей короля.

Господин де Турнэм, бывший, разумеется, союзником Жанны-Антуанетты, объявил племяннику:

— Она так давно об этом мечтала, что не смогла устоять. Тебе, мой дорогой, не остается ничего другого, как забыть о ней.

Несчастный супруг в буквальном смысле упал без чувств. Придя в себя, он не нашел ничего лучше, как схватить пистолет и закричать, что отправится разыскивать свою жену в королевский дворец. Пришлось разоружить его и кое-как вразумить. Тогда, будучи в полном отчаянии, он объявил, что лишит жизни себя, и в этом ему никто уже не помешает. Но перед этим следовало написать жене-изменнице все, что он о ней думает. Письмо было составлено, и он попросил дядю передать его Жанне-Антуанетте.

Полный патетики «крик души» д’Этиоля был тотчас доставлен адресату, а когда Жанна-Антуанетта показала письмо королю, тот прочитал его с большим вниманием и, возвращая назад, воскликнул:

— Ваш муж, мадам, похоже, очень добропорядочный человек!

Развод Жанны-Антуанетты с Шарлем д’Этиолем был оформлен 16 июня 1745 года.

По словам герцога де Люиня, несчастный муж при этом «упал в обморок», и «ему пришлось согласиться на развод», который был заверен нотариусами Перре и Мессеном. В соответствии с брачным договором бывший муж выплатил бывшей жене 30 000 ливров, что соответствовало 1250 луидорам.

Документ о разводе был доставлен из Парижа адвокатом Нолленом. Этот смышленый и учтивый молодой человек очень приглянулся Жанне-Антуанетте, и она предложила ему всецело посвятить себя ведению ее дел. Ноллен, подумав, согласился и не пожалел об этом.

* * *

Избавившись от обузы в лице изрядно поднадоевшего мужа, экс-мадам д’Этиоль облегченно вздохнула: позади был очень важный этап ее жизни. Теперь необходимо было заставить королевский двор примириться с ее присутствием в Версале. Однако это оказалось делом отнюдь не легким. Ее несколько вольное обращение, а иной раз бесцеремонная, игривая манера говорить не всем здесь нравились. Многих шокировало, когда она называла герцога де Шольна — «мой поросенок», аббата де Берни — «голубь мой», а мадам д’Амбримон — «моя тряпка».

Однажды к ней пришел монах, один из ее дальних родственников. Пришел просто так, посмотреть, не может ли она быть ему чем-нибудь полезна. Она же нашла его таким неинтересным, таким ограниченным, что немедленно постаралась от него отделаться. Провожая его, она с усмешкой сказала:

— Мой кузен — это простое орудие труда. Кому тут нужно такое орудие?

Потом еще несколько недель злые языки шутили по поводу «орудия труда», необходимого для фаворитки короля.

А еще «новенькая» совершенно не умела садиться и вставать, как это было принято при дворе, не так держала вилку и нож и т. д. и т. п. Все эти умения вырабатывались годами и требовали особых тренировок.