Маркиза де Помпадур. Три жизни великой куртизанки - [22]

Получив этот замок во владение, Жанна-Антуанетта, впрочем, так в нем никогда и не побывала, а в 1760 году продала его банкиру Лаборду, который перепродал его герцогу де Шуазелю. Во время Великой французской революции замок был разрушен, и восстановили его уже в наше время.

Вместе с титулом маркизы Жанна-Антуанетта получила дворянский герб, на котором были изображены три башни: две в верхней половине овального поля и одна — в нижней.

Но даже став маркизой и ежедневно проводя по несколько часов в спальне короля, Жанна-Антуанетта продолжала оставаться чужой при дворе, ведь она не имела там никакой должности и даже не была официально представлена. Требовалось как можно скорее упрочить ее положение, и 14 сентября 1745 года король представил новоиспеченную маркизу приближенным как свою новую и официальную подругу. Версальским придворным ничего не оставалось, как тихо негодовать, ведь со времен Габриэль д’Эстре, ставшей первой в истории Франции официальной фавориткой монарха (Генриха IV Наваррского), это почетное место занимали только дамы из приличных семей. Сейчас же им предлагалось любить и почитать едва ли не плебейку, непонятно от кого рожденную.

Маркизе де Помпадур злые языки тут же дали прозвище «Гризетка» с явным намеком на то, что в их глазах она мало чем отличается от особ, добывающих себе пропитание пошивом дешевой одежды и прогулками по вечерним парижским улицам («grisette» по-французски — сорт легкой дешевой ткани).

Ну и пусть «Гризетка»! Новоявленная маркиза все равно была в восторге. Наконец-то осуществились самые смелые ее мечтания, за что ей, несомненно, надо благодарить Бога, если она хоть немного в него верила. Король любил ее, и это было важнее всего. Его счастье передавалось ей, их сердца и души как будто слились в единое целое… Во всяком случае, маркизе так казалось, ведь сама она полностью растворилась в Людовике, подчинив все свои помыслы удовлетворению его самых сокровенных желаний. Несмотря на высоту своего положения, он не показывал ни малейшей самонадеянности и старался доставить ей как можно больше удовольствия как в постели, так и вне ее. Редкая женщина устояла бы под таким натиском…

* * *

Относительно «плебейки» придворные были, конечно же, не совсем правы. Жанна-Антуанетта происходила из кругов новой французской буржуазии, она несла в себе дух Парижа, дух нового общества, только начинавшего выдвигаться на вершину застоялой государственной иерархии. Обитатели Версаля с опаской взирали на эту «буржуазку», несшую угрозу их многовековой монополии, и именно этим и объясняется суровость, а нередко и полная несправедливость их суждений о ней.

Ги Шоссиан-Ногаре восхищается:

«Сколько новизны привнесла с собой эта истинная парижанка со своей веселостью, ясным умом и свободой, которые так контрастировали с жеманством и устаревшей слащавостью двора. Рожденная, воспитанная и сформировавшаяся в духовной среде лучшего парижского общества, самого открытого и привлекательного — в литературных салонах и особняках щедрых финансистов — эта женщина принесла с собой во дворец легкий бриз, наполненный дыханием жизни столицы. Свежий ветер совершенно нового вкуса, пикантный и пряный, повеял на Версаль, заскрипевший под этим дуновением».

Однако на первых порах все при дворе сочли, что опьяненная своей властью новая фаворитка короля ведет себя как самая последняя выскочка: виданное ли дело, она пожелала, чтобы все оказывали ей особые знаки внимания.

Сразу невзлюбивший фаворитку герцог де Ришелье по этому поводу писал:

«Мадам де Помпадур потребовала будучи любовницей то, что мадам де Ментенон получила, являясь тайной супругой. В рукописях герцога де Сен-Симона она прочла о фаворитке Людовика XIV: та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньор входил к ней, не проявляла должной учтивости к принцам и принцессам и принимала их лишь после просьбы об аудиенции или сама вызывала для нравоучений.

Мадам де Помпадур считала своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Они почти все покорно ей подчинились, кроме принца де Конти, он холодно с ней обращался, и дофина, который открыто ее презирал».

Кстати сказать, дофин и его сестры называли новую фаворитку короля не иначе как «мама-шлюха», что говорит, может быть, об их информированности и остроумии, но никак не свидетельствует о безупречном аристократическом воспитании.

О манерах фаворитки-мещанки злословил весь двор. Во всех углоках королевского дворца только и говорили, что о выходках и заявлениях этой женщины, вдруг возомнившей, что она обладает неограниченной властью: и смотрит она на министров короля, как на своих слуг, и начальник полиции Беррье дает этой даме отчет обо всем, что происходит и о чем говорят в Париже, и мстительна она, и подвластна страстям, и неумна, и бесчестна…

Впрочем, относительно Беррье все было верно. Фаворитка взяла на себя функцию просмотра всех интересующих ее писем. Директор почт ежедневно докладывал ей о результатах работы, связанной с секретной корреспонденцией. А она возложила на начальника полиции, содержавшего обширную шпионскую сеть, задачу развлекать вечно скучавшего короля подробными скабрезными «рапортами» о происшествиях в публичных домах, в частности о тайных посещениях подобных мест известными людьми и иностранными дипломатами. Королевское благоволение вскоре выразилось в форме негласного указания включать в отчеты и пикантные материалы, добываемые маркизой в результате просмотра частной переписки.