Марк, выходи! - [58]

Шрифт
Интервал

– Да ну эту школу. Не хочу думать об этом. Опять каких-нибудь тупых новичков приведут в класс. Или училок, – сказал я.

– Да ладно. Никого тупее нашей Веры не приведут, – сказал Диман.

Мне было обидно за Веру, что ее считают тупой, хотя она совсем не тупая, но спорить с Диманом я не стал. Санек, как мне показалось, подумал что-то похожее, но тоже смолчал.

На дальней свалке мы нашли еще проволоки и наделали себе шпонок. Пока мы ковырялись в мусоре, подошли еще два местных пацана, и Диман выменял у них арбалет. Ну как выменял… купил за десять рублей. У нас с Саньком денег не было, поэтому мы остались с рогатками.

Мы втроем осмотрели арбалет. Он был хороший: жгут тугой, корпус без трещин. Вот только стрел для него у Димана не было. Мы нарвали прямые кленовые ветки, навертели на них изоленту с одного конца, и теперь у Димана были стрелы. Двадцать штук.

Потом мы устроили стрельбище. Выставили жестяные банки и бутылки, которые нашли на той же свалке, в ряд и стали их обстреливать. Пару раз мне даже удалось продырявить жестянку из рогатки. Арбалет Димана стрелял хорошо: с пятнадцати шагов сносил и разбивал стеклянные бутылки. Я завидовал и жалел, что у меня в нужный момент десяти рублей не оказалось, ведь явно же у этих местных беззубых пацанов еще арбалеты есть. И проще готовый купить, потому что сам арбалет делать я не умел.

– Да у тебя отберут завтра его, – сказал Санек Диману, чтобы тот слишком не радовался.

– Кто?

– Костян и отберет.

– Пусть попробует. Нашпигую, – ответил Диман.

Диман храбрился: фиг он Костяна чем нашпигует. Но арбалет был хороший. Отдавать такой старшим было бы очень обидно. Может, и не отберут.

Щитов у нас как не было, так и не стало. Картонных коробок мы не нашли. На свалке были только ржавые железные листы с крыш гаражей, поломанные ДВП, мешки и какие-то тряпки. Железные листы и ДВП не годились: тяжелые и неудобные. Санек предложил разрезать мешки и натянуть их на две скрещенные палки, чтобы получился такой щит-парус. Можно попробовать. Мы на той же свалке нашли гнутые ржавые гвозди и выпрямили их кирпичом. Потом нарвали палок и сколотили их как ножницы – крест-накрест, и гвоздь в середину. По краям палок мы прибили и натянули мешки. Получилось очень хорошо: щит был легкий, его удобно было держать, и еще он мог складываться, прямо как ножницы.

Щиты надо было проверить. Санек с Диманом сначала обстреляли из рогаток меня, потом мы с Диманом – Санька, и, наконец, очередь дошла до Димана. Щиты выдерживали шпонки отлично. Диман даже пару раз пальнул в щит из арбалета – и хоть бы хны. Щит смялся, но не порвался.

– Только вот если его подожгут, то сгорит вмиг, – сказал Санек.

– От горящих стрел будем уворачиваться.

Мы вернулись во двор как раз тогда, когда отец Димана и Санька позвал их в окно обедать. Пацаны сказали, что выйдут через полчаса и мы пойдем на Урал купаться. Да, искупаться – это то, что нужно. Жара стояла дикая и совсем без дождей. Последнюю неделю точно ни дождинки не было.

– А Жирик совсем не выйдет, что ли? – спросил я.

– Да на фиг тебе этот нытик нужен? – сказал Диман. – Пусть сидит себе дома и ревет, что не взяли его на войну. А мы лучше после Урала наделаем пыльных бомбочек и телек какой-нибудь выброшенный в гаражах поищем. А то сюрикенов-то нету.

– Может, и выйдет Жирик, – сказал Санек. – Зайди за ним, если хочешь.

Пацаны ушли домой, а я пошел за Жириком. Болтаться просто так одному во дворе полчаса мне не хотелось. С Арсеном теперь не погулять, а значит, и с Верой тоже. Интересно, они теперь вдвоем будут в огненный клёк играть или без меня совсем не будут? Да уж. Почему Арсен завел шарманку: «Лицемер да лицемер»? Я вообще такого слова не знаю. Ну сказал я там что-то про его сестру. Ну не про него же сказал. Да даже если и сказал… Дебил какой-то! Пошел он. Приехал из своего Туркестана, вот пусть и валит снова туда. Нет бы понять, что меня просто заставили сказать. Заставили! Слышишь, паскуда, заставили! Не сказал бы, и мне бы руку Рома сломал. И ходили бы мы оба однорукими.

Кажется, я начал говорить вслух. Я оглянулся, но никто меня не слышал. Во дворе было пусто. Еще бы, середина дня, и плюс тридцать жары. Только пара дедов гуляла со своими мелкими барбосами.

И ведь теперь хрен Рому с Костиком избить получится. Санек – против, Диман… Диман хоть и позлее Санька, но без брата не пойдет на старшаков бычить. Блин! А ведь хотели сегодня утром придумать план.

– Эй, щегол, «кам он» сюда!

Я знал, кто это меня зовет. Можно даже не оборачиваться и не рассматривать – это Дрон.

Почему-то мне вспомнилось, как мы совсем недавно сидели с Арсеном и рассматривали из-за кустов голых женщин. Клево это было. Наверное, лучшее событие в моей жизни. Такое же «лучшее», как тогда, когда мне в прошлом году из пневматики дали пострелять. А сейчас надо тащиться к этому нарику Дрону, говорить ему что-то. Еще Арсен со мной не дружит и не будет, наверное, никогда теперь дружить.

Я подошел к Дрону. Он сидел посередине двора за шахматным столиком и скоблил перочинным ножом лавку.

– Слышь, малый, у вас это… что завтра с «Мадридом» война, да?


Рекомендуем почитать
Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.


«Жить хочу…»

«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».


Я детству сказал до свиданья

Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.


Плутон

Парень со странным именем Плутон мечтает полететь на Плутон, чтобы всем доказать, что его имя – не ошибка, а судьба. Но пока такие полеты доступны только роботам. Однажды Плутона приглашают в экспериментальную команду – он станет первым человеком, ступившим на Плутон и осуществит свою детскую мечту. Но сначала Плутон должен выполнить последнее задание на Земле – помочь роботу осознать, кто он есть на самом деле.


Суета. Роман в трех частях

Сон, который вы почему-то забыли. Это история о времени и исчезнувшем. О том, как человек, умерев однажды, пытается отыскать себя в мире, где реальность, окутанная грезами, воспевает тусклое солнце среди облаков. В мире, где даже ангел, утратив веру в человечество, прячется где-то очень далеко. Это роман о поиске истины внутри и попытке героев найти в себе силы, чтобы среди всей этой суеты ответить на главные вопросы своего бытия.