Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [67]

Были закрыты монастыри, часть церквей, реквизировано их имущество. Церкви лишились прав юридического лица. Затем (с осени 1918 г.) начались массовые аресты православных священников, после которых главным действием стали кощунственные акты вскрытия святых мощей (Сергия Радонежского и других).

Позже силы были направлены на раскол церкви изнутри (1920—22 гг.), сторонникам обновленной православной церкви обещалась поддержка государства, если они, являясь противниками патриарха Тихона (предавшего советскую власть анафеме), будут признавать «богоустановленность советской власти».

С начала 1922 года Ленин развернул последнюю в своей жизни антирелигиозную кампанию, цель которой — ограбление всех «богатых» церквей и расстрел при этом максимального числа православных священников.

Всего с 1917 по 1922 гг. около 8000 священников пали жертвами большевистского террора.

Но и после смерти Ленина преследовались священнослужители и верующие, хотя Сталин говорил, что каждый гражданин имеет право исповедовать любую религию. В этом я мог убедиться многократно в местах заключений.

Что касается меня, то я — лютеранец, но с большим уважением отношусь к православию. Я считаю, что главное для любого христианина — соблюдать библейские заповеди и особенно постулат о любви к ближнему. Работая врачом в местах заключений, я всегда пытался оказать необходимую помощь, даже когда она грозила нежелательными последствиями.

Барнау

Как и во всех колониях и лагерях зэки, осужденные по 58-й статье, размещались в бараках отдельно от бытовиков и уголовников. Приблизительно так, как изолируют чумных от здоровых людей, чтобы их не заражали. Работали они, правда, вместе со всеми остальными зэками, так как, видимо, по мнению начальства, условия труда не очень способствовали крамольным беседам на политические темы.

Настроение большинства из них было подавленное, так как многие рассчитывали на амнистию после окончания войны, в связи с победой над гитлеровской Германией. Всего по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 20.07.1945 г. было освобождено 391450 человек, в МАССР более 1500 человек.

В колонии о политике почти не говорили, и даже в бараке для осужденных по 58-й статье. Страх обуревал здесь всех людей больше, чем на воле. В каждом бараке, в каждом цехе, в каждой бригаде были свои «стукачи», которые о любых высказываниях на политические темы, да и не только, докладывали «куму». Последнему необходимо было вылавливать «вражеские элементы», орудующие среди зэков, саботажников и тому подобное. Голубой мечтой любого «опера», однако, было обнаружение группировки антисоветски настроенных лиц, чтобы получить повышение в звании.

Вот поэтому я редко слышал, чтобы политические заключенные делились с кем-нибудь о причине их ареста. Даже закадычные друзья избегали эту тему и если касались случайно, то только в отсутствии третьего лица.

Были, однако, исключения, когда зэки смело высказывали свои взгляды, не боясь последствий и лагерных статей. Это касалось в первую очередь арестованных за свои религиозные убеждения. Хорошо помню в Казлаге зубного врача Котляревского, который в лагере резко критиковал советскую власть за преследование верующих. Кончилось тем, что Котляревского вновь осудили, на этот раз в лагере. Ему дали высшую меру наказания — расстрел.

Такую же своеобразную смелую личность я встретил и здесь, в Кузьмине. Барнау Валентин Павлович 1898 г. рождения, по специальности художник-оформитель, был в ноябре 1941 г. осужден по 58-й статье на 6 лет 10 месяцев. Он работал в колонии по своей специальности и чаще всего находился на клубной сцене, где орудовал кистью. Как художник, он мало отличался по своим способностям от Пшеничникова, зато профессионально писал плакаты.

Когда мы с ним познакомились, он сразу задал мне вопрос:

— Вы, наверно, тоже по 58-й?

— Почему вы так думаете? — удивился я.

— По физиономии. Ваше лицо интеллигентное и не смахивает на блатного или бытовика.

— Спасибо за комплимент. Вы правы. Меня осудило ОСО как социально-вредный элемент.

— Тоже придумали название: СВЭ. Можно было думать, что вы занимались грабежом, растлением малолетних, торговали наркотиками или приводили заводскую аппаратуру умышленно в непригодность. Наверно, были простым «болтуном», который удивлялся быстрому передвижению немецких войск в начале войны или что-то в этом духе.

— Приблизительно было так,— ответил я неопределенно. Я не хотел касаться этой темы. Пуганая ворона куста боится.

— Наверно, тоже думали, что после 45-го года нас отпустят?

— Как сказать? Была лишь небольшая надежда, что «скосят» немного срок.

— А я заранее знал, что ничего подобного не будет. Они лучше освободят бандитов, но не нас. Нам с вами «припаяли» одинаковое обвинение — антисоветскую агитацию, а это, по мнению коммунистов, хуже грабежа и изнасилования. Еще Ленин предлагал за пропаганду или агитацию, «объективно содействующую международной буржуазии», расстрел или высылку за границу.

Я невольно оглянулся вокруг, не слышал ли еще кто-нибудь этот разговор.

— Не бойтесь,— увидев мой тревожный взгляд, сказал Барнау,— я не провокатор, да и вам, мне кажется, можно доверять. Я, как художник, физиономист вижу по вашему лицу, что вы порядочный человек.