Марийский лесоповал: Врачом за колючей проволокой - [68]

В другой раз, когда я зашел к нему, Барнау сразу принес чайник с кипятком.

— К сожалению, могу вас угостить лишь фруктовым чаем,— сказал он извиняющимся тоном,— но другого здесь не достать.

— А мне все равно. Я уже привык к нему.— Эти твердые кирпичики с сушеными яблоками и грушами были мне хорошо знакомы еще с Казлага.

— Есть ли у вас здесь друзья? — поинтересовался он.

— Пока лишь Цуккер. Он порядочный человек.

— В этом вы правы, но он трус невероятный. С ним можно говорить лишь о Пушкине и Чайковском. А меня интересуют другие вопросы, например, долго ли еще будем жить в такой кабале? Когда за справедливую критику перестанут ставить к стенке. Наверно, до тех пор, пока жив «кавказец». А вы как думаете?

— Трудно сказать,— мямлил я.

— Между прочим,— продолжал мой собеседник,— многие думают: был бы жив Ленин — все было бы иначе. Ничего подобного. Ленина любили изображать как добренького, простого мужичка с кошечкой на коленях, который плясал с детьми вокруг новогодней елки и внимательно слушал крестьян-ходоков. Это был жестокий человек. Это при нем были организованы первые концентрационные лагеря, это при нем в 1921—22 годах умерло от голода пять миллионов человек, а в это же время продали за границу 50 миллионов пудов зерна.

— Могу ошибаться,— прервал я Валентина Павловича, чтобы направить разговор в другое, менее опасное русло,— но мне кажется, что Киров не допустил бы массовых репрессий.— Я относился к Кирову с определенной симпатией уже потому, что он был альпинистом, еще до революции поднялся на Казбек и Эльбрус и написал об этом в газете «Терек» восторженные статьи.

— Не уверен,— ответил Барнау.— Он был для Сталина опасным конкурентом, потому его и убрали, поскольку он пользовался большой популярностью у народа. А вообще, мне кажется, что дело не в Ленине, Сталине или Кирове, а в системе. Система породила таких уродов как Ягода, Ежов, Берия... да и не только. Чем лучше Каганович или Молотов? Даже хваленый «Всесоюзный староста» Калинин, любитель балерин, не отставал от других и спокойно подписывал самые бесчеловечные постановления, которые ему клали на стол. Он оставлял без рассмотрения прошения о помиловании репрессированных людей и даже собственную жену не вытащил из лагеря. Все они палачи. Разница лишь в том, что у одних больше жертв на совести, чем у других.

Мне этот разговор не очень нравился, тем более, что Барнау я не знал достаточно хорошо.

Я имел печальный опыт того, что люди, которым я верил и с которыми дружил годами, продавали меня с потрохами, и поэтому опасался вести беседы на подобные темы. Особенно когда они затрагивали «святое святых» — вождей партии и правительства.

Я был поэтому рад, когда меня наконец вызвали в амбулаторию. В дальнейшем я избегал подобных встреч с Валентином Павловичем. Правда, его вскоре перевели в другую колонию. К нему очень подходила пословица: «язык мой — враг мой», что и подтвердилось осенью 1948 года, когда он снова был осужден. На этот раз в колонии.

Этапы. Ходов

Почти еженедельно проводились медицинские осмотры, цель которых определить — годны ли зэки для этапа или нет. Эти комиссии всегда напоминали мне невольничий рынок, откуда люди, независимо от их желания, отправлялись в далекие края. Нередко проливались горькие слезы. Могли разлучить дочку с матерью, отца с сыном, а чаще всего зэков, которые нашли здесь свою любовь.

Если в Чистопольской тюрьме или Казанской пересылке зэки нередко должны были предстать перед комиссией совершенно обнаженные, в чем мать родила, и основное внимание обращалось на состояние ягодиц, то здесь мы ограничивались тем, что выслушивали сердце и легкие. Лишь в редких случаях, когда зэк смахивал на дистрофика, мы просили его спустить штаны.

Список этапников составляло руководство колонии с участием нарядчика и начальника производства, но требовалось еще заключение начальника санчасти, то есть Тамары Владимировны. Она могла вычеркивать любого из списка, если она считала, что он по состоянию здоровья не может следовать в этап, и этим правом пользовалась нередко.

Составление списка этапников — болезненный процесс, который затрагивал многих. Хорошо, если в заявке, которая поступила из центра, требовалось лишь человек 50—60, другое дело, когда 100 и более. Тогда приходилось включать в список не только простых работяг, но также весьма нужных людей и придурков.

В колонии существовала тесная связь между придурками — заведующими столовой, пекарней, мастерскими, баней и так далее, а также бригадирами. Повар кормил их получше, и за это ему шили френч или галифе. Банщик давал пекарю побольше мыла и получал за это лишний хлеб. Медики вычеркнули сапожника из списка этапников, им за это сшили бурки. Кладовщик предоставлял свое помещение нарядчику для интимных встреч, за что он и получил свое теплое место и тому подобное.

В эту связь входили и вольнонаемные, которые заказывали себе тайно, без наряда, брюки, юбки, сапоги... Все они были заинтересованы в том, чтобы нужные им люди не попали в этап.

Кроме того, почти все придурки имели своих лагерных жен, с которыми не хотели расставаться, и в таких случаях единственным спасением были медики и, в основном, Тамара Владимировна.