Марийкино детство - [5]

Старуха ничего не сказала, только понюхала платки и отложила их в сторону.

Марийка сидела на кровати и не дыша следила за тем, как морщинистые, унизанные кольцами пальцы старухи вытаскивают из сундука одну вещь за другой. Когда дошла очередь до синего кувшина, Марийка заревела во всё горло. Она; думала, что старуха заберёт кувшин.

Назавтра Суханова отказала Поле от места.

— Возможно, что вы и не брали коронку, — сказала она, — но тень подозрения на вас падает. Для меня самое главное — это честность. Кроме того, ваша девочка подрастает, и у нас за последнее время уходит очень много хлеба.

Старуха уплатила Поле пять рублей двадцать копеек. Ей полагалось шесть рублей, но восемьдесят копеек с неё удержали за разбитые тарелки.

Доктор Мануйлов и Лора

Была война. За два года к ней все привыкли, и никто уже не удивлялся, что на улицах солдат и офицеров гораздо больше, чем штатских. Всех молодых и здоровых забирали на фронт. Ушёл Машкин отец, дворник Андрей, ушли два студента из первого этажа, ушёл водопроводчик Ковтюн и плотник Легашенко. Во дворе, где жила Марийка, остались только старики, женщины и дети. Почти всех городских врачей тоже послали на войну. Доктор Мануйлов остался дома, потому что у него была «расшатана нервная система», как говорила его жена, Елена Матвеевна.

Марийка внимательно присматривалась к доктору. Ей хотелось знать, что это в нём расшаталось. Но доктор был всё такой же прямой, так же твёрдо и чётко шагал, и ничего в нём не шаталось. И работал он так же много, как раньше. Видно, не такая уж сильная была у него болезнь.

— Мама, а что это «нервная система»? — как-то раз спросила Марийка у Поли.

— Панская хвороба! — ответила Поля сердито.

Доктор утром лечил в больнице, днём ездил к больным на дом, а вечером принимал их у себя. Бывали дни, когда он зарабатывал в день пятьдесят рублей и даже больше. Кроме того, садоводы-караимы, которых он лечил, присылали ему на дом брынзу, масло в маленьких плоских бочонках и корзины с жёлтыми сливами.

Доктор Мануйлов был высокий, смуглый, черноглазый, с седеющими, точно напудренными висками.

Он считал себя отличным, талантливым врачом и говорил, что больные готовы на него молиться. Бесплатно он лечил только в больнице. Все знали, что бедных он не лечит. Он не стесняясь говорил про себя:

— Я работаю, как каторжник, у меня семья, и я не могу быть благотворителем.

Он был очень чистоплотен и аккуратен и требовал аккуратности от всех в доме. Он сердился, когда Елена Матвеевна повсюду разыскивала свою сумочку, или у Лоры был криво завязан на голове бант, или жаркое было разложено на блюде не по правилам (мясо должно было лежать как раз посередине блюда, а гарнир вокруг).

В комнатушке у Катерины стояла круглая картонка, где, точно блины, стопкой лежали полотняные чехлы, от летних фуражек доктора. Четырнадцать белых накрахмаленных чехлов.

Доктор носил ослепительные, точно фарфоровые, воротнички, и каждую субботу парикмахер Жорж приходил мыть ему голову особым составом. Можно было подумать, что доктор не был никогда сыном кременчугской курятницы Мануйлихи. Он и не вспоминал о своём детстве, о городке, в котором вырос, о маленьком дворике, где постоянно стоял крик и кудахтанье птицы, где хлопали крылья и в воздухе медленно кружились; куриные перья.

Раз в год, на пасху, приезжала из Кременчуга мать доктора, толстая черноглазая старуха с тремя подбородками и с коричневой бородавкой на лбу. Из бородавки торчал пучок седых волос. Она привозила с собой бутылки с янтарным гусиным жиром и битую птицу. Это была болтливая старуха. Она любила говорить о себе и о своих детях, лучше которых, по её словам, никого не было на свете. Она была уверена, что второго такого врача, как её сын, нет во всём мире, и, гулко вздыхая, говорила басом:

— Я хоть и простой человек, а детям своим образование сумела дать. Дочек я не только скубти курей учила, а и ещё кой-чему. Они у меня вполне воспитанные барышни, чистёхи и умницы. Уж не говорю про Гришеньку. Всем известно, какой он доктор…

Марийка боялась доктора. Он никогда на неё не кричал, но если он входил в кухню в то время, когда девочка ела, то у неё кусок застревал в горле. Один раз она слышала, как старая Мануйлиха сказала доктору:

— Твои прислуги тебя обжирают. Держишь кухарку с ребёнком, точно какой помещик.

Поэтому за обедом Марийка всегда торопилась. Она обжигалась горячим супом и давилась неразжёванными кусками. Она боялась, что доктор войдёт в кухню и увидит, как много она ест.

— Да ешь ты толком! — кричала на неё мать. — Ведь не краденое…

Марийка начинала жевать медленнее, но она так привыкла есть второпях, что куски сами проскакивали ей в горло.

— Не ребёнок, а живоглот, — говорила Поля.

Не одна Марийка боялась доктора. Все в доме побаивались его. Даже упрямая Лора не смела при нём капризничать.

Лора часто хныкала по утрам и ни за что не хотела завтракать. Тогда заходил в детскую доктор и спокойно говорил:

— Если Лорочка любит своего папу, то она выпьет молоко.

Лора хмурилась, гримасничала, но всё-таки опускала нос в кружку.

— Кушай, Лорочка, кушай, — приговаривала Катерина.