Мария - [17]

Сосредоточиться на чем-нибудь для меня целая проблема. Я все равно не смог бы дальше учиться в физтехе. Так ли уж много стоило мое Мужское Решение?

Если разобраться, то много ли оно уже стоило?

Или вот еще. Я положительно не могу вспомнить январь месяц этого года, то есть, девяностого. Я знаю, что он был, но не помню. Ничего не помню. Провал какой-то. Было Рождество, потом я начал писать статью, и были "Депеш Моуд". Какого числа я попал в больницу? И как я туда попал? И где я встречал Новый Год? Должен же я был его встречать хоть где-нибудь!

И вовсе я не устал. В первый раз я устал от жизни на Пасху 1982 года, в субботу. Потом еще два или три раза. И все.

Я могу работать без сна сорок часов подряд. При усилии - сорок шесть. А сосредоточиться трудно.

Иногда вдруг начинаю громко говорить. Смех, да и только.

Она приехала тридцатого мая, и мы сидели на скамейке и смотрели, как наливается закат над крышами. Она купила себе зеркальные "лисички".

- Посмотри, какая прелесть. Франция.

Да, они сейчас очень модны. Это здесь рядом, в комиссионке.

Я взял ее за руку.

- А ты здорово выглядишь.

- Да? - она посмотрела на меня. - А ты неважно. Осунулся. Заросший весь.

Она провела пальцами по моей щетине.

- Мне не дают станок, а электробритвой уже поздно. Мария... возьми меня отсюда.

Она встрепенулась: "Что?"

- Возьми меня отсюда, - повторил я.

Это называется "под ответственность". Ты пишешь расписку, ну, что врачи ответственности нести не будут, и забираешь меня под расписку.

- Понятно. Завтра я приду за тобой.

Для этого нужно поговорить с твоим врачом?

Да, но обычно они не возражают, им же легче.

- И потом, это твое право.

- А когда он принимает?

По четвергам, но ты можешь застать его после обхода. Часов в одиннадцать.

А вообще-то тут классная публика. Представляешь, один тип говорит, что он из двадцать третьего века, но что я совсем из далекого будущего. Все допытывается у меня, из какого же именно. Очень почтительно ко мне относится.

Я вижу, что ей не смешно. Пора, пожалуй.

- Мне пора, - я поднимаюсь со скамейки.

- Уже пора?

- Я должен вернуться к приему лекарств.

Она встает за мной.

- Ничего, потерпи еще немножко. Завтра я приду. И мы поедем домой. Хочешь?

- Ну пока. До завтра?

- До завтра. Потерпи еще немножко.

- Да, да, ну пока.

- Пока.

Она целует меня. Я вижу, как она уходит. Она оборачивается, кивает мне. Потом уходит все дальше. А я возвращаюсь в палату.

Лестница. Двойные двери. Сестра с ключами. Коридор, голоса, шушуканье. Шарканье ног. Слоняющиеся фигуры. Палата. Кровать.

Я иду и забиваюсь в курилку.

Мы не поехали домой. Мы просто сняли дачу и жили вместе две недели. А потом она уехала. Я остался.

Я не был еще до конца уверен, что мне делать дальше.

А потом была осень, и я услышал знакомую музыку. Ее поймал радиоприемник, когда я сидел в машине, и шел дождь.

И мне казалось, что теперь я знаю, что мне делать.

Я сказал Лиде: "Человек рожден для счастья. Любовь выше страха".

Это было в мае. Я не хотел ошибиться второй раз, потому что тогда это была бы последняя моя ошибка. Как у электрика. Или сапера.

Поезд должен был вот-вот отправиться, и проводница уже выжидающе всматривалась куда-то вдаль платформы, и вдруг. Мария рванулась мимо нее ко мне, и все было отброшено, и я подхватил ее, и мы слились, и были ее губы, язык, все было отброшено, словно и не было вовсе. А были только мы одни, все остальное провалилось. Исчезло, и у меня закружилась голова, а потом все снова появилось, выплыло, качнулось, весь мир, и я держал ее, и близко-близко были ее глаза. И я шепнул ей: "Я люблю тебя".

Она кивнула. Я знаю. И мы были где-то высоко-высоко, так высоко, что было только небо, и мы остались в нем недвижно. Но все уже торопило нас. Люди, бежавшие мимо, торопили нас, и проводница что-то кричала нам, и все, что было вокруг, и вокзал, и его часы, и то, чего мы не видели, но оно топало и шумело, и торопило, торопило, спешило разлучить нас.

И я сказал: "Тебе пора".

Она покачала головой. Но я снова сказал: "Иди, они отправляют поезд".

И тогда она оторвалась от меня, и ее уже не было, а я все стоял. Проводница посторонилась, и она исчезла, а я все смотрел и не мог сдвинуться.

Я стоял и видел, как ее поезд исчезает, теряется где-то далеко, за воспаленным глазом семафора, и я боялся, что сейчас разревусь. Темнело, и был ветер, и я с трудом глотал его.

Почему все может быть только так!

Она была в летнем платье. От нее пахло духами. Я всегда знал этот запах.

Дым жертвоприношений человеческих лег между нами, и гарь, сизая пелена накрыла лицо твое, Мария, и я не знал, где свет, и думал, что темнота и есть мир, и все глубже уходил под землю, и мы не видели друг друга, ты не видела меня, но Сестра моя, прекрасная Сестра моя держала мою руку и печалилась обо мне, ждала, когда я выйду из лабиринта. В руке моей была нить спасительная, а я не знал о ней.

И настал день, когда я спросил себя: "Куда ты идешь? Чего ты хочешь?"

Ты хочешь унизить этот мир, отомстить ему, чтобы он пал ниц перед тобой? Чтобы он узнал тебя. Хорошенький же путь ты выбрал для этого! Как, интересно, ты добьешься этого, возясь со своими дурацкими уравнениями, железками и стекляшками? Дача, машина с шофером, вот и все, чего ты добьешься.