И, не дождавшись ответа, Жанна захрапела, что бывает с очень усталыми людьми, наконец–то дорвавшимися до законного отдыха.
Стасик сидел в темноте на Марининой постели.
— Ложись со мной, чего уж там, — сказала Марина
— Слушай, — прошептал Стасик ей в самое ухо, — какая она страшная!
— А по–моему, так красивая.
— Я не о том. Она в о о б ще страшная. Марина передернула плечом.
— Завтра, — сказала она, — Стасик, родненький, уже завтра!
— Завтра, — отозвался он, засыпая.
Мастер Покровский смотрел на сидящих перед ним молодых людей и думал о них и не о них. Многих он вообще не мог сразу узнать. Какая–то Пчелкина, какой–то Веселкин (в каждый набор встречались смешные и рифмующиеся фамилии), еще какой–то там Великанов ростом с ноготок. Он сам их отобрал, сам за них воевал, а теперь удивлялся: почему этот или эта, а не те, прочие, которые столь же страстно хотели стать артистами, как и эти? Что он нашел в этих, отобранных? П о к о л е н и е. Новое поколение. Еще одно поколение, которое пройдет через его руки.
Поколение… А что, собственно, это такое? По какому принципу ведется отсчет? Новое и старое, отцы и дети? Иногда Покровскому казалось, что разных поколений вообще не существует, как не существует разной воды, в природе циркулирует одна и та же. Эти молоды и сильны, как был молод и силен когда–то он сам. Его задача сделать так, чтоб они стали толковыми современными людьми с хорошей профессией.
Покровский смотрит на своих новых (каких по счету?) молодых. Он смотрит внимательно: а что они знают из того, что было до них? Знают не оголтелым своим, воинствующим, неспокойным интеллектом, а добрым старым р а з у м о м, который и есть — душа?
Куда успели уже они вляпаться из–за активности этой самой души, сколько боли перенесли, испугались ли этой боли или только возмужали?
Ох, ведь не спросишь у них: «Дети, какие вы, зачем вы, почему, не ошибся ли я в вас?»
Ну, поглядим вам в лица… Нет, какие–то они еще неродные. Красивые дети и неродные. Разве что Чудакова (он упорно называет эту девчонку Чудаковой), разве что она…
Неприглядный ты подлинник… Подлинник чего? Души, что ли? Какой души? Неизвестно. Впрочем, если она, душа, есть, то больше ничего не требуется. Не подведи только, работай.
Впрочем, вот этот, Керубино (ишь как верно нашел себе подружку), он тоже не порожняк.
И этот демобилизованный, Игорь Иванов, ничего парень, надежный. А красив–то, бывают же еще такие! Да и вот эта Рыжая, и этот… которого волки живьем ели, и Анютка Воробьева, почти свой ребенок, да и этот… и эта… Стойте, стойте, стойте, а эта откуда взялась? Вот уж такую он мог взять только под общим наркозом. Покровский раскрыл глаза пошире, боясь, что из–за привычки смотреть вприщур с его зрением случилась досадная оплошка — ему стали являться какие–нибудь там миражи, или как еще… галлюцинации. Захотелось сказать: сгинь, нечистая сила!
— А вы, девушка, откуда?
— Я из Москвы. Я уже училась на первом курсе, потом заболела, а мужа перевели под Ленинград, вот и я за ним. У меня переводка из министерства, в канцелярии всё знают.
Смущенная стоит, глазки потупив, краснеет.
— А, ну, ну… — сказал Покровский, не дав себе воли подосадовать, что его об этом новом явлении в известность не поставили.
О своей вступительной речи он думал давно, боялся пустословия, старческого сюсюканья, искал слова. Но сейчас ему было трудно начать, потому что девица со справками сбила его с толку, насторожила, внесла непокой. Однако он заговорил…
— Дети! Простите, теперь уже взрослые! Я не буду с вами воевать, и за вас особенно воевать не буду, потому что у меня нет на это сил. Может быть, и скорей всего, вы окажетесь моим последним курсом. Актеров много. Как собак нерезаных. Я даже думаю, что, чем и будет меньше, тем лучше, потому что слишком много плохих. Перефразируя Станиславского, скажу: любите себя в искусстве. Уважайте себя, берегите свою профессиональную честь, бойтесь потерять гордость и достоинство. Думайте прежде всего о себе, поменьше соломинок в чужих глазах… Нет–нет, Станиславского я не извращаю, просто я не люблю афоризмов, этих соблазнительно готовых болванок мысли. Бойтесь быть слишком афористичными и остроумными, чем так часто грешат актеры. Жизнь не терпит афоризмов, они от лукавого. Первый год нашего обучения пойдет на отсев. Мы будем испытывать ваше терпение… Конечно, вы уже знаете, что такое работа с пустышками. Так вот, объясню: пустышки окажутся пустышками в руках тех, кто не умеет оживлять предметы. Оживлять неживое — чудо. а также наша профессия.
Он было сел, но вспомнил, что должен представить студентам остальных преподавателей: педагога по сценической речи, Кирилла, Машеньку. Машка была одной из лучших актрис Ленинграда, между ней и Покровским существовала старая дружба, какая только может быть между учителем и благодарным учеником. А Машка была благодарной и потому, несмотря на всю свою занятость в театре, согласилась вести в институте сценическое мастерство.
— А это Мария Яковлевна Горяева, заслуженная артистка РСФСР…
Он ждал этого момента, этого представления в прямом и переносном смысле. Ага, голубчики, и не узнали! По–вашему, актрисы в декольте и с коронами на голове разгуливают! А я вам Машеньку, серенькую мышку, умницу и скромницу. Вы еще от этой скромницы поплачете!
