Марина Цветаева - [80]
«Аля в Бретани. Мое лето напоминает принудительный труд, весь день тяжелая работа или прогулки с Муром в дождь под непрерывный аккомпанемент его болтовни о машине или машинах, о марках, скоростях и так далее. С шести лет он перепрыгнул на десять (в направлении, которое я ненавижу). Когда ему будет шестнадцать, надеюсь, он это перерастет (наговорился бы! А то не помолчит ни секунды…)».
В тот момент Цветаева была близка к срыву. Финансовое положение семьи было отчаянным, а жизнь дома была неуютной и одинокой. Аля все больше увлекалась занятиями. Отношения Цветаевой с Эфроном становились все более натянутыми, а ее сомнения в том, что она сможет опубликовать хоть что-то из своих работ, вынуждали ее рассматривать Советский Союз как альтернативу. Но она почти сразу оставила мысль о возвращении в Москву. «В конце концов, я не могу ехать в Россию, правда? Там они будут иметь удовольствие — одно, два три — прикончить меня. Я там не выживу, поскольку нарушение закона — моя страсть (а там достаточно того, что можно нарушить!)», — писала она Гальперн.
Когда Николай Еле не в, старый друг Эфрона по Москве и Праге, встретил Сергея в Медоне, он условился зайти навестить Цветаеву, которая, как уверил его Сергей, будет «очень рада его видеть». Еленев был потрясен. У Цветаевой был желтый цвет лица, осанка была мучительно прямой, губы сжаты. Она была неприветлива и невосприимчива:
«Молчание Марины было молчанием человека, у которого нет выхода. Здесь все было немым отчаянием. Здесь было ожидание гибели». Цветаева сама лучше всех понимала свое затруднительное положение:
«Все окружение меня считает сухой и холодной, — может быть и так — жизнь, оттачивая ум — душу сушит. И потом, знаете в медицине: подавленный аффект, напр<имер> горе или радость, сильная вещь, которой не даешь ходу, в конце концов человек остро заболевает: либо сильнейшая сыпь, либо еще какой-нибудь внешний знак потрясения. Так вся моя взрослая жизнь: force refoulee, desir createur — refoule [подавленная сила, подавленное творческое желание], что я иного в жизни делаю, как не-пишу — когда мне хочется, а именно: все утра моей жизни?! 14 лет подряд. Это тоже холодит и сушит…»
Измученная и подавленная, летом 1931 года Цветаева написала цикл стихов к Пушкину, а также «Оду пешему ходу». Она знала, тем не менее, что стихи для нее теперь «редкая роскошь», что «тропинка зарастает от раза к разу». Она уже признала это в стихотворении «Разговор с Гением», написанной летом 1928 года. В нем она признается, что не может больше петь, что «пусто, суха», что петь не о чем. В ответ ее гений настаивает на том, чтобы она пела назло врагу:
Теперь, в сентябре 1931 года, в стихотворении «Дом», она поет об унынии, с которым борется:
Стихотворение излучает отчаяние и потерю; оно изображает личность, не способную найти свое место в своем времени, в реальности — явный «пережиток», «аристократ». Глаза, лишенные тепла, знают о тщетности наблюдения за человеческой связью: «Гостей не ждать, / Прохожего не отражать». Как хорошо знает говорящий о его поражении: «Глаза, оставшиеся — да! __ / Зерцалами самих себя».
Цветаева не забыла фронтон музея отца и романтический сад матери. Сад, пустующий сто пятьдесят лет, возвращает нас в восемнадцатый век — возвеличенный ее матерью и ею самой. В стихотворении нет протянутых рук, губ, нет движения — лишь высокий лоб, невидящие глаза и душа. Здесь было поражение женщины, чья единственная радость в жизни заключалась в общении. Цветаева достигла предела.
Глава двадцать первая
ОТЧУЖДЕНИЕ И САМОАНАЛИЗ
Эмиграция делает из меня прозаика.
В начале тридцатых годов Цветаева все больше обращается к прозе, возможно, потому, что под давлением она давалась ей лучше, чем стихи. Или, возможно, она надеялась увеличить свои шансы быть напечатанной, отклонившись от своих «непонятных» стихов. В августе 1932 года она услышала, что ее старый друг Волошин умер. Она немедленно села за работу над эссе «Живое о живом», о том, какое значение он имел в ее жизни. Это был первый в серии блестящих портретов. В следующие несколько лет проза — компактная, оригинальная, поэтичная — стала для нее главным способом выражения. В годы жизни в Москве ее проза в основном рассматривала вопросы жизни вокруг нее, перемежаясь с размышлениями и описаниями. Теперь большинство ее произведений были воспоминаниями о других поэтах или автобиографическими эссе. Волшебно переплетая события прошлого и настоящего, они мифологизировали прошлое и заглядывали в неизвестное будущее; они исследовали значение событий, сущность людей и эмоций. Как и в поэзии, Цветаева искала «правды» и прямо говорила с читателем о том, что имело для нее значение. Она могла перейти от повествования к монологу, от описания к объяснению. Как писал Карлинский:
