Марина Цветаева - [49]

Формальности по получению выездной визы потребовали некоторого времени, но к весне 1922 года Цветаева и Аля были готовы отправиться в Берлин, где, как они рассчитывали, их должен был встретить Сергей. Они попрощались с друзьями и упаковали вещи. Аля позже переписала из записной книжки Цветаевой список «ценностей», которые они брали с собой:

Подставка для карандашей с портретом Тучкова — IV

Подставка для чернил с фигурой барабанщика, подарок Шаброва

Тарелка с изображением льва

Сережин подстаканник

Алин портрет

Коробка для шитья

Янтарное ожерелье (она выменяла его в деревне на хлеб и хранила до самой смерти)

Алины войлочные ботинки

Ее собственные ботинки

Красный кофейник

Голубая кружка, новая

Керосиновая печка

Бархатный лев

Они также взяли с собой одеяло, подаренное Цветаевой отцом незадолго до его смерти, несколько народных игрушек, несколько новых советских детских книг и очень мало одежды и обуви. Они выехали, крестясь на каждую из многочисленных московских церквей. Они оставляли позади Россию, дом и направлялись в неизвестность, в изгнание. Как позже писала Цветаева: «Из мира, где мои стихи кому-то нужны были, как хлеб, я попала в мир, где стихи — никому не нужны, ни мои стихи, ни вообще стихи; нужны — как десерт: если десерт кому-нибудь — нужен…»

Глава двенадцатая РУССКИЙ БЕРЛИН

Родина человека — это не условно принятая территория, а непреложности памяти и крови.

15 мая 1922 года Цветаева и Аля прибыли в Берлин, который уже был центром быстро разраставшегося, разнородного населения русских эмигрантов, где господствовала атмосфера политической свободы и интеллектуального возбуждения. У монархистов и националистов, кадетов, эсеров и меньшевиков были разные надежды на будущее, но они объединились в оппозиции к советской власти и разделяли настроение неустроенности и переделки. Они жили в одних и тех же немецких пансионах и встречались в одних кафе, чтобы обсудить политические и литературные проблемы. Страх ареста сменился горячими спорами о политической лояльности, а воспоминания о казнях — планами новой литературной и культурной деятельности.

Приезжающие из Советского Союза вносили вклад в кипучую жизнь русской колонии: такие советские писатели, как Владимир Маяковский и Андрей Белый, Илья Эренбург и Виктор Шкловский, общались с такими известными писателями-эмигрантами, как Алексей Ремизов и Георгий Иванов. Некоторые советские писатели вернулись в Россию, но многие остались за границей, боясь строгого деления по группам, направлениям в советской литературе. Всем им нужны были издательства, и они скоро появились; «Огоньки», «Геликон», издательство Гржебина и другие, печатающие русские книги в большом количестве. Русские газеты и литературная периодика также процветали, а представления русского балета и театра проходили при полных залах.

Еще до приезда Цветаевой Эренбург и Бальмонт распространили новость о том, что появится новый большой поэт, который займет место рядом с Ахматовой. И действительно, ее литературная продукция была значительна: сборник «Версты I», охватывающий 1916 год; «Версты II», охватывающий 1917–1921 годы, и сборник «Ремесло» (1921–1922 годы). «Версты I и II» были допущены к публикации в России вместе с поэмой «Царь-Девица». Теперь она хотела найти издателей, чтобы привлечь как можно больше читателей-эмигрантов. Эренбург смог опубликовать там два томика ее стихов: «Разлука», включавший поэму «На красном коне» и «Стихи к Блоку». Сама Цветаева договорилась о публикации «Ремесла», «Царь-Девицы» и «Психеи». Благодаря ее стихам, начавшим появляться в главных русских литературных журналах в Берлине и Париже, ее приняли с большим энтузиазмом.

Сначала Цветаева с Алей остановились на квартире у Эренбурга, но вскоре переехали в немецкий пансион. Вообще, Эренбург и его жена старались быть им полезными в их устройстве в чужом городе. Эренбург представил Цветаеву литераторам, а его жена ходила с ней и Алей за покупками. Цветаева почти забыла, что означает — ходить по магазинам; теперь она купила подарки Сергею, платье Але и платье себе. Она надевала это платье с широкой юбкой каждое лето в течение всей жизни.

Жизнь, казалось, наконец, предлагает начать все сначала, с новыми друзьями и новыми возможностями. Вскоре после приезда Цветаева попросила Эренбурга представить ее Роману Гулю, писателю, хорошо знакомому с русскими издателями и журналистами в Берлине. Позже Гуль стал редактором «Нового журнала», основного русскоязычного литературного журнала. Когда он впервые вошел в комнату Цветаевой, писал он в воспоминаниях, его удивило то, что она лежала на чем-то вроде сундука, покрытого пледом. Он был поражен ее внешностью. «Цветаева была довольно высока для женщины, худа, смугла, с орлиным носом и прямыми волосами с челкой, — вспоминал он. — Ее глаза вовсе не были особенными. Взгляд у нее был быстрым и умным, в руках совсем не было женской мягкости; рука ее была больше похожа на мужскую, такая, что сразу было видно, что она не «барыня»… Как женщина Цветаева не была привлекательна. Она ходила большими шагами, обутая во что-то, выглядевшее как мужские туфли». С самого начала их отношения были очень дружелюбными; Гулю было интересно беседовать с Цветаевой «обо всем: о жизни, о литературе, о мелочах», и он получал удовольствие от того, как она говорила «чем-то вроде поэтической прозы или белого стиха».