Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [33]
В споре о наших будущих спиритических собраниях Коля недопустимо резко и решительно сказал: «Не допущу твоего участия». Я, конечно, моментально включилась в наши будущие субботы.
Константинов сказал про меня очень хорошо Шуре (она передала мне потом, потому что это хорошее, а не сплетня. Сплетня — значит на вред, неприятное и злое). А у меня он вдруг спросил: «А какая степень родства между вами и Николаем Григорьевичем?» — «Он двоюродный племянник моего отчима. Сын сестры мужа отчимовой сестры». Константинов потер ладонью макушку и примял свою золотую копну на голове. Вот уж и не стоило того!
Трамваи протестуют против закрытия Государственной Думы[147]. (Стоят на улицах.) Слухи, страхи, острое и напряженное ожидание чего-то, что должно быть. Иногда кажется, что на свете много-много душевно больных, сдвинутых.
Вчера была в особняке Морозовой в Религиозно-философском Обществе[148]. Лев Шестов читал доклад о «Ключах Истины»[149], что временами то те, то другие убеждаются (и других тянут за собою, иногда мечом и огнем) в том, что именно в их головах и руках ключи истины. И сменяются эти ключи, очень разные, из века в век. Говорил он очень ярко, учено и сам будто сжигался огнем.
Очень утомляюсь. Нельзя так работать.
На лекции Бальмонта «Волшебство в поэзии»[150]. Он и сам вроде колдуна.
Днем была у Массалитиновой. Николай Алексеевич — «метатель диска» здесь в Москве. У Массалитиновой вдруг поняла, что красота совсем не в красивости. А нечто само по себе и может быть совсем не в «красивой» (хорошенькой) форме. Почти что-то от мопса есть в строении лица Массалитиновой. Но умных ли чудесных ее глаз, от другого ли чего, я не могла отвести глаз от нее. Это очарование у нее каким-то образом и по комнате разлито, самые простые вещи, книги, фотографии, — все нравится, все особенное, как бы ей одной свойственное. Что же это такое, такое непохожее на Воронеж? Москва! Культура! Умная женщина. Живая работа. Творчество. Одаренность. Недаром Люда[151] так восхищалась ею в Воронеже. Посмотрела бы она ее здесь, в ее окружении. Как бы я хотела вырвать, унести Люду в Москву из Воронежа и даже, пожалуй, из ее среды. Я говорю не о ее семье, конечно, ее семья — это все равно, что ветка, от которой листок уже оторвался. Не листок, которому умереть, а семя, которое, конечно, умнее выберет почву и вырастет большое-пребольшое. Нет, не боюсь за Люду. Ее даже и политика не затарантит. Вот ее лицо люблю. И красота и ум, и женственная прелесть. Хотела бы очень видеть ее голову в скульптуре. В ней есть что-то от Джеммы в «Оводе» Войнич.
«Детский Очаг», в сущности, ужасное учреждение в такой постановке работы в нем (для руководительниц). Вечерами только из упрямства мчусь в Университет Шанявского. И так хочется отдышаться от всего педагогического, что чрезвычайно дорожу (увлекаюсь очень, вот бы папа был недоволен такими неполезными вещами), люблю слушать лекции Дживилегова «История Итальянского искусства»[152], наслушаться не могу. И по мере возможности слушаю лекции по литературе, искусству, о поэтах (и поэтов).
Завтра у Добровых увижу Леонида Андреева. Он близкий их родственник. На сестрах Вилегорских женаты доктор Добров и Леонид Андреев. Жена Леонида Андреева, Александра Михайловна[153], умерла, когда родился Даня[154], а Елизавета Михайловна, жена Доброва, вырастила сына своей сестры и Андреева.
Шурочка с влажными глазами говорила о том, как недоставало меня в Сочельник вчера. Уж она сама себе читала вслух Кальдерона. И первый раз в жизни я сама, своими глазами увидела, как слезы на глазах могут быть украшением и красотой не только духовной, но и просто красотой (эстетически). Да и вообще-то Шура вся — красота, а это только мелочь, так вот, на глаза попалось.
Арсений очень изящен в новом своем темном костюме с английской своей головой с пробором и странным лицом. В глазах его светились (нет, не светились, а отражались) свечки моей елки. Весь он не очень-то живой и настоящий. Заэстетился. Это (даже не он, а это) — тонкий, перетонкий, переутонченный, воспринимательный эстетический аппарат. Ничего не создает, не сделает, не напишет. А если и напишет, то ни за что на свете не поверю, что сам сочинил, создал. Только отражение. Немного страшновато даже, ведь это же человек! Силуэт Бердслея[155]!
Шура, Арсений и Федор Константинович пришли к нам с выставки «Мир искусства»[156]. Шурочка очень красива. Прекрасное лицо у нее, и вся она прекрасна. Борода Константинова так и золотится на весь дом. Шура так красива, что я совсем не заметила, в чем и как она одета. Кажется в черном «простом» шелковом платье, очень открытом.
Михаил Владимирович[157]: «Филипп Александрович вчера произвел на Вас впечатление своей речью? Произвел? Когда встали сегодня? Когда легли вчера? А как, не поздно?»
Я: «Раскрыть бы все окна, двери, потолок».
Михаил Владимирович: «Чтобы впустить Радость жизни?»
