Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [32]

Шрифт

Интервал

Москва 21 р<усского> Октября 1921 г.

<…> Документы свои я, очевидно, получу скоро. К<оммуни?>ст, к<оторый> снимал у меня комнату (самую ужасную — проходную — из принципа!) уехал и не возвращается. Увез мой миллион и одиннадцать чужих. Был мне очень предан, но когда нужно было колоть дрова, у него каждый раз болел живот. У меня было впечатление, что я совершенно нечаянно вышла замуж за дворника: на каждое мое слово отвечал: «ничего подобного» и заезжал рукой в лицо. Я все терпела, потому что все надеялась, что увезет: увез только деньги. — Ваших я не трогала, оставляю на последнюю крайность! <…>

Из Сводных тетрадей Марины Цветаевой[131]

Егорушку из-за встречи с С.М. В<олконским> не кончила — пошли Ученик и всё другое. Герой с которого писала, верней дурак, с которого писала героя — омерзел.

14 дек<абря> 1921 г.

— С кого ж как не с дурака — сказку? Во всяком случае, дело не в дурости героя. Не в дурости героя, а в схлынувшей дурости автора. (Помета 1932 г.)

Из дневника Ольги Бессарабовой

29.04.22.

Была у Марины Цветаевой. Изящно и строго одетая. Комната ее опрятна, вся в коврах. Любезно обещала собрать вещи и архив Бори — я приду за ними потом. Алечка, ее девочка — из худенькой большеглазой феи превратилась «в толстого сына Кайзера», по словам матери. Скоро Марина уедет за границу. У нее уже есть заграничный паспорт и все, что нужно. Скоро выйдет ее новая книга «Царь-Девица». Эту вещь в рукописи (написанной рукой Бориса под диктовку Марины) прочла мне Майя Кудашева[132]. Стихи «Царь-Девицы» местами хороши, но общее впечатление от книги отвратное. А сама она наполовину ведьма, и слишком женщина, до какой-то неловкости, — хочется отдышаться… Взбалмошна, декоративна, с какими-то сдвигами — что бы то ни было, она талантлива и умна. О ней говорят нехорошо. Но мало ли что говорят вообще? Встретиться где-нибудь на нейтральной почве, поговорить с ней (послушать ее) было бы интересно, но я не хотела бы жить с ней по соседству, ни дружить с ней.

11 мая 1922 года — отъезд Цветаевой за границу.

Из дневника Ольги Бессарабовой[133]

20.05.22

Последнее письмо Коли с адресом — нашла в пачке писем Бориса у Марины Цветаевой. Послала письмо Коле и адрес его братьям, папе, Зине.

Часть II

ДНЕВНИКИ ОЛЬГИ БЕССАРАБОВОЙ[134]

1915

14 сентября 1915. Москва

…Все время остро чувствую Москву, сердце России. Как-то случайно проходили мимо Иверской часовни поздно ночью (вероятно после театра). Я и Коля[135] случайно вышли в Иверские ворота с Красной площади, смотрели на огни Москвы-реки, на автомобили, трамваи, ресторан Мартынича (подземный); смотрела на московские лица, одежды, рада была свету фонарей… и вдруг, в ярком этом свете, в оживленной и суетной сутолоке элегантной Москвы — толпа баб перед закрытыми дверями Иверской часовни. Двери серебряные с золотым крестом. Одна женщина поет, импровизирует, за ней каждую фразу повторяют остальные. Похожим напевом народных причитаний-плачей говорят детские простые слова: «Матушка, защити нас!», «Заступница, спаси Россию!», «Укрой, защити и помилуй братьев, отцов, мужей и сыновей…», «Матушка, покончи войну». Иногда такие просьбы и моления прерываются молитвами, вроде, «Живые в помощи Вышнего». Ни слез, ни плача. Лица тихие, знающие, что молитва их слушается самою Матерью Бога. (Не могу отделаться от странного впечатления, какой-то интимности обращения к Богоматери этих женщин, интимности их отношения к ней, как живой, слушающий их.)

Сегодня у Добровых[136] опять будет «спиритическая мистерия». Какое прекрасное лицо Шуры Добровой[137]. Там же будет и Коля, и художник Константинов[138]. У него золотые легкие волосы и золотая большая борода. А сам молодой, и не то Тагор, не то Распутин. (Вообще какой-то утрированно русский, я таких еще и не видела, и в то же время — и парижская широкополая шляпа, и какие-то доисторические темы, и не русские краски, о нем говорят, что он очень своеобразный и тонкий мастер и что у него «великолепная палитра».)

У меня пять стран в Москве.

1) Дети и работа в Очаге Жуковой на Остоженке[139], недалеко от Пречистенских ворот.

2) Университет Шанявского[140], Массалитиновой[141] люди ее круга. Очень интересно.

3) Вавочка и круг ее знакомых. (Литературно-художественно-философский и еще что-то такое не очень разберу.)

4) Дом Добровых. (Сердце Москвы)[142].

5) Кунсткамера родичей моей сотрудницы в Очаге, зав<едующей> хозяйством.

Такой глухой провинции не отыщешь и на краю света. Ах, Москва!

Удивительная комната Шуры Добровой. Комната Шехерезады, вероятно, была хуже, у нее не было портретов <нрзб>, Уайльда и Бодлера. И радуги ярко-темных красок ковры, цветной шелк, материи, подушки. Сказочное, прекрасное лицо Шуры, больное, с какой-то тенью лицо Арсения[143], красивый, стройный и очень высокий Саша, золотая борода Константинова, Коля, хозяйка дома — Елизавета Михайловна[144], по временам «сбегающая от гостей» к нам, в комнату Шуры (у нее легкие молодые движения, и вся она стройная, и изящная, и крепкая, как дубочек). Был еще и отец Арсения, муж[145] сестры Елизаветы Михайловны, похож на военного врача в отставке, холостяка из арцыбашевской «Ревности»

Продолжить чтение