Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [213]
Очень легкий, стройный и спокойный день с детьми. Вымыла голову. Волосы золотились, распушистились, хорошо ложатся… Как плащ и как лава…
В сущности, я сравнительно спокойно прохожу через конец этой своей эпопеи. И это отвращение к яркому свету и, особенно к ярким цветам, к громким звукам, к быстрому движению, и повышенная настороженность к людям посторонним, и чувство наклонной плоскости и душевной психической неустойчивости — все это перекатится, если не почить на этих лаврах.
«Монастырское». Как только оно вышло, Вавочка надписала на нескольких экземплярах — мне, тебе, Зине и еще некоторым своим друзьям. Книжечки эти остались в Посаде. Пошлю твою тебе вместе со Шмаковым[674], которого куплю и отошлю (если его продают) в эту свою поездку. Не брани меня, я уже побранила. Червонцев Вавочке больше не посылай. Она тебе сама напишет, и мне сказала, что ей теперь не надо.
Не могу и представить себе, что когда-нибудь, где-нибудь мы можем встретиться — я и скульптор Ефимов Иван Семенович.
А если случайно, где встречаются вообще люди, мы, конечно, подойдем друг к другу, ведь мы «на той степени культуры» и т. д. И никакой ссоры, никаких теней у нас не было. Было несколько фраз моих его жене в последнюю нашу встречу в их доме. Я даже рада буду, как радуешься музейному фарфору, который стоит уже на полках за стеклом, за номером… каким? Четвертым? № 1 Ник<олай> Григ<орьевич>, № 2 Толстов, № 3 О<тец> П<авел> Фл<оренский>, № 4 Иоанн. Не фарфор, а может быть, куколка, из которой вылетела уже бабочка.
Тигр, обезьяна, сентиментальный деревянный петербуржец в счет не идут. А такие подорожники, как слепой Морозов, слепой Звездочкин и другие светлые и темные тени — кому поклон, кому молчание.
12-го вечером был праздник двухлетия со дня свадьбы Шурочки и Алекс<андра> Викторовичах
Софья Алекс<андровна> Зегебердт (сестра Фил<иппа> Алекс<андровича>), Вера Евгеньевна Беклемишева[675], Мария Львовна Година, Лиля Шик, я, брат мой Всеволод и все домашние.
За столом говорили о Михаиле Бакунине, о «Бесах» Достоевского, о работе Гроссмана о Бакунине и Ставрогине, о критике Полонского статьи Гроссмана[676]. Полемические страсти разгорелись и перешли на утопии, романы, рассказы Г. Уэльса, книги которого все присутствующие, в том числе и Всевочка, знали вдоль и поперек.
Даниил был первый раз в костюме взрослого человека. Ему уже 18 лет. Он надел изящный костюм Алекс<андра> Викт<оровича>, а Ал<ександр> Викт<орович> — Данилину черную бархатную блузу с отложным воротником. Блуза эта так хороша на нем, что Ал<ександру> Викт<оровичу> рекомендовано дома ходить всегда в такой одежде.
За этим праздничным столом первый раз я заметила, что Фил<ипп> Ал<ександрович> стареет. И уже идет за молодежью своего дома, уже не сияет фейерверками, не решает мировые вопросы за чайным столом, как прежде. Стареет. Может быть, он говорит много? Но раньше этого ему не ставилось в счет. Я помню его 8 лет тому назад. Заслушивались все, кто его слышал. Тогда он был другой. Или я была тогда другая? И время было другое. Эти годы как-то сбили его, приутишили. Изредка только бывает он громокипящим кубком, но на минуту. Но быть радушным хозяином не разучили его и эти годы.
На другой день, в день рождения Саши, когда Фил<ипп> Ал<ександрович> не смог пойти к нему и, вернувшись домой с какого-то заседания в час ночи, позвонил Саше по телефону, и, извинившись, что не смог прийти к нему, поздравил сына с днем рождения, я мысленно отдала честь Фил<иппу> Ал<ександровичу> и восхитилась формой его извинения и приветствия.
Ну, молодежь, позвони-ка так по телефону! На другой вечер, когда весь дом ушел к Саше, я, Алекс<андр> Викт<орович> и нездоровая Шурочка устроили чудесный пир в Шуриной комнате. Порадовали нас и живые мимозы, которые я принесла в их комнату еще вчера — «целый сноп!».
С детьми мне хорошо и легко.
Вечером, часов в 8, когда из Москвы вернулись мои соседки по комнате, вдруг затаилось дыхание — показалось, что слышу знакомые шаги. На мгновение — острый как бы укол в сердце (физически ощутимый) и спокойствие, глубокое, прочное. Нет, не он. Не приехал.
Женская губернская конференция «Медикосантруд»[677] в Колонном зале Дома Союзов (в бывшем «Благородном дворянском собрании»). Две тысячи женщин. Хрустальные люстры и канделябры еще убраны черным газом или крепом. В этом зале стояло тело Ленина. Траурное убранство зала строгое, красивое. Много молодых, красивых, хорошо одетых женщин, больше — просто одетых, спокойных, внимательных «средних» женщин, и большинство простых женщин — сиделок, уборщиц. Несколько мужчин — как иголки в стоге сена. С трибуны деловые женщины говорили о деловом — их слушали внимательно. Две старушки, как тени с того света, беззвучно что-то сказали, их почтительно почтили приветствиями. Одна лет пятидесяти, с красиво остриженной пышной головой, красивая, видно, любит пожить на этом свете… «Общественные столовые, прачечные, нам нужно время, чтобы учиться догонять жизнь, а не стряпать во время отдыха после работы, одинаковой с работой наших мужей, отцов и братьев. Да здравствует женщина всего мира!» (А кудряшки на лбу — прыг, прыг.) Убеждала аудиторию побольше рожать детей. На пользу государству. А государство должно заботиться, да уже и заботится о воспитании и образовании детей. Детские ясли, сады, дома, очаги. Увольнять женщин-матерей не могут. Дается двухмесячный отпуск. Пособия. Усиленное питание. Охрана материнства и младенчества и т. д. Она не сторонница абортов. «Рожайте, рожайте, товарищи женщины!» Это была Коллонтай
Многим очевидцам Ленинград, переживший блокадную смертную пору, казался другим, новым городом, перенесшим критические изменения, и эти изменения нуждались в изображении и в осмыслении современников. В то время как самому блокадному периоду сейчас уделяется значительное внимание исследователей, не так много говорится о городе в момент, когда стало понятно, что блокада пережита и Ленинграду предстоит период после блокады, период восстановления и осознания произошедшего, период продолжительного прощания с теми, кто не пережил катастрофу.
Наталья Громова – писатель, драматург, автор книг о литературном быте двадцатых-тридцатых, военных и послевоенных лет: «Узел. Поэты. Дружбы и разрывы», «Распад. Судьба советского критика», «Эвакуация идет…» Все книги Громовой основаны на обширных архивных материалах и рассказах реальных людей – свидетелей времени.«Странники войны» – свод воспоминаний подростков сороковых – детей писателей, – с первых дней войны оказавшихся в эвакуации в интернате Литфонда в Чистополе. Они будут голодать, мерзнуть и мечтать о возвращении в Москву (думали – вернутся до зимы, а остались на три года!), переживать гибель старших братьев и родителей, убегать на фронт… Но это было и время первой влюбленности, начало дружбы, которая, подобно пушкинской, лицейской, сохранилась на всю жизнь.Книга уникальна тем, что авторы вспоминают то, детское, восприятие жизни на краю общей беды.
Наталья Громова – прозаик, исследователь литературного быта 1920–30-х годов, автор книг «Ключ. Последняя Москва», «Скатерть Лидии Либединской», «Странники войны: воспоминания детей писателей». Новая книга Натальи Громовой «Ольга Берггольц: Смерти не было и нет» основана на дневниках и документальных материалах из личного архива О. Ф. Берггольц. Это не только история «блокадной мадонны», но и рассказ о мучительном пути освобождения советского поэта от иллюзий. Книга содержит нецензурную брань.
Роман философа Льва Шестова и поэтессы Варвары Малахиевой-Мирович протекал в мире литературы – беседы о Шекспире, Канте, Ницше и Достоевском – и так и остался в письмах друг к другу. История любви к Варваре Григорьевне, трудные отношения с ее сестрой Анастасией становятся своеобразным прологом к «философии трагедии» Шестова и проливают свет на то, что подвигло его к экзистенциализму, – именно об этом белом пятне в биографии философа и рассказывает историк и прозаик Наталья Громова в новой книге «Потусторонний друг». В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Второе издание книги Натальи Громовой посвящено малоисследованным страницам эвакуации во время Великой Отечественной войны – судьбам писателей и драмам их семей. Эвакуация открыла для многих литераторов дух глубинки, провинции, а в Ташкенте и Алма-Ате – особый мир Востока. Жизнь в Ноевом ковчеге, как называла эвакуацию Ахматова, навсегда оставила след на страницах их книг и записных книжек. В этой книге возникает множество писательских лиц – от знаменитых Цветаевой, Пастернака, Чуковского, Федина и Леонова и многих других до совсем забытых Якова Кейхауза или Ярополка Семенова.
Наталья Громова – писатель, историк литературы, исследователь литературного быта 1920–1950-х гг. Ее книги («Узел. Поэты: дружбы и разрывы», «Странники войны. Воспоминания детей писателей», «Скатерть Лидии Либединской») основаны на частных архивах, дневниках и живых беседах с реальными людьми.«Ключ. Последняя Москва» – книга об исчезнувшей Москве, которую можно найти только на старых картах, и о времени, которое никуда не уходит. Здесь много героев – без них не случилась бы вся эта история, но главный – сам автор.
21 мая 1980 года исполняется 100 лет со дня рождения замечательного румынского поэта, прозаика, публициста Тудора Аргези. По решению ЮНЕСКО эта дата будет широко отмечена. Писатель Феодосий Видрашку знакомит читателя с жизнью и творчеством славного сына Румынии.
В этой книге рассказывается о жизни и деятельности виднейшего борца за свободную демократическую Румынию доктора Петру Грозы. Крупный помещик, владелец огромного состояния, широко образованный человек, доктор Петру Гроза в зрелом возрасте порывает с реакционным режимом буржуазной Румынии, отказывается от своего богатства и возглавляет крупнейшую крестьянскую организацию «Фронт земледельцев». В тесном союзе с коммунистами он боролся против фашистского режима в Румынии, возглавил первое в истории страны демократическое правительство.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Лина Кавальери (1874-1944) – божественная итальянка, каноническая красавица и блистательная оперная певица, знаменитая звезда Прекрасной эпохи, ее называли «самой красивой женщиной в мире». Книга состоит из двух частей. Первая часть – это мемуары оперной дивы, где она попыталась рассказать «правду о себе». Во второй части собраны старинные рецепты натуральных средств по уходу за внешностью, которые она использовала в своем парижском салоне красоты, и ее простые, безопасные и эффективные рекомендации по сохранению молодости и привлекательности. На русском языке издается впервые. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В этой книге рассказано о некоторых первых агентах «Искры», их жизни и деятельности до той поры, пока газетой руководил В. И. Ленин. После выхода № 52 «Искра» перестала быть ленинской, ею завладели меньшевики. Твердые искровцы-ленинцы сложили с себя полномочия агентов. Им стало не по пути с оппортунистической газетой. Они остались верными до конца идеям ленинской «Искры».