Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 - [195]

Надо было видеть — никогда не забуду Шурочку и Александра Викторовича, когда они вышли ко мне в прихожую и на лестницу проводить, поцеловать, попрощаться. И ни одного лишнего слова. Но такие оба они были чудесные!

От Вали письмо из Ташкента.

Был Михаил Владимирович (у Добровых). Привез мне письмо от Вавочки. Варваре Федоровне (ее матери) плохо. Людмила Владимировна на днях уедет. Что будет с ними?

По дороге на вокзал заехала на Арбат к Михаилу Владимировичу с письмом Вавочки и миллиардом для Людмилы Владимировны. Рада, что он оказался у меня.

Хорошо было мне ехать на трамвае и в поезде домой. Шла к санаторию через лес и поле с доктором Поленским, нашим главным врачом, бедным нашим герцогом (так его зовут медсестры). Умный, культурный человек, самоотверженный, одержимый работой, счастливый в семье. Но как замкнуто официально держится он со всей большой армией сотрудников санатория. Со мной был внимателен и любезен, но даже его хороший отзыв о моей работе с детьми и «необычном образе жизни» (он знает обо мне больше, чем я думала, и с хорошей стороны, вероятно, от Панны Алексеевны), немножко подсушил и подморозил меня. Спросил о книгах санаторской библиотеки, я сказала, что давно уже выпила ее всю до дна, как пьяница, там много встретила своих давних друзей, но мои живые друзья в Москве заботятся о книгах для меня, и в них у меня нет недостатка. «Панна Алексеевна питается вашими книгами».

Вечером, освещенный всеми своими окнами, стеклянными верандами, балконами-фонарями, башней с часами, колонами фасада, мраморными светящимися чашами-лампами на цепях над входом, весь дом этот кажется волшебным замком из «Аленького цветочка» — на поляне в лесу. Но не пришло в голову обратить его внимание на красоту дома и на его сказочность, Генрих Артурович видел весь этот дом с его огнями, светом, красотой среди леса, но, взглянув на часы, сказал: «Через 10 минут погасят все огни, кроме столовой и окон жилых комнат». И я поняла, что он был бы очень недоволен, если бы огни погасли не через 10, а через 12–15 минут или раньше, чем через 10 минут. Вероятно, в семье и в обществе своих друзей он не такой — немножко слишком официальный, не хочется сказать «человек в футляре». Может быть, ему трудно держать в руках все это бабье царство, а чтобы держать крепче — надо соблюдать какую-то дистанцию, и это, по-видимому, правильно. Сам он, несомненно, доброкачественный, вполне порядочный человек. И ему, вероятно, трудно иметь дело с людьми явно недобросовестными.

Вошла в дом через белую светлую лестницу главного входа. Сестра Раиса Алексеевна быстро сказала мне: «Вас долго ждал ваш знакомый, и он уходит сейчас по той (другой) лестнице к подъезду».

Я подошла к верхней площадке «той» лестницы и увидела Иоанна. Он очень быстро поднялся ко мне и остался у меня. Соседка, милая сестра Надежда Матвеевна, предложила мне свою комнату, чтобы я могла устроить на ночь у себя своего гостя. А сама она ушла ночевать к кому-то из сестер. Досадно было, когда погасили свет, а у меня не оказалось свечей и пришлось разойтись по комнатам раньше, чем было бы можно. Ивану Семеновичу очень не хотелось расставаться «так рано». (Было совсем не рано, а поздно, но ему казалось, что рано.)

Театру Петрушек Ефимовых предложено играть в студии Художественного театра. Он участвует в конкурсе памятника Островскому (памятник будет стоять возле Малого Театра)[633].

Об «Ольге» П<авла> А<лександровича> Флоренского (значении имени).

Был в Сергиевом Посаде. Ему казалось, что там все дороги, холмы, леса и все деревья удивлялись, что меня там нет. И опять он чувствовал себя собакой, потерявшей след, и не удавалась ни одна прогулка. Был он еще в Останкине. И тоже как-то показалось, что и в Останкине «все не то и все не так».

Получила ли я письма — его и Нины? Нет. А ведь он приехал ко мне еще вчера. Приехал на вокзал утром. Утренний поезд отменили. Вернулся на вокзал к часовому поезду — опять неудача, — опоздал на 2 минуты. Заупрямился и приехал ко мне с четырехчасовым (вчера). «Тут у вас очень приветливые сотрудницы и соседки». Панна Алексеевна напоила его чаем. Анна Иосифовна со свечой помогла ему найти штепсель в моей комнате. И все были очень внимательны к нему.

2 ноября

Первый снег!

Ранним утром до работы мы были в парке, над прудами, на поляне. Ходили по первому, еще никем не тронутому снегу. Он, как нарочно, для моего гостя разостлался чудесным ковром. Ветка березы потянулась к нам с пушистой пригоршней снежных звезд. Мы приняли их одним дыханием. И снег на зеленой траве приняли как подарок по своему адресу. Можжевельник колючий и душистый трудно было срезать, но Иоанн острым перочинным ножом срезал его, и он наполнил всю мою комнату своей красотой и запахом.

Потом я пошла на работу, а Иоанн в лес и в поля до часа. После обеда — у меня в комнате. Уехал в четыре часа, а я — на работу. Успел рассказать мне об этом месяце своей жизни и «обо всем на свете», обо всем нарочно запоминал, чтобы рассказать мне, и даже кое-что записал, чтобы не забыть, не пропустить ничего. Потом жадно, подробно до мелочей пожелал знать, а как у меня прошел этот месяц. Я сказала — событий почти не было — работа, отдых, сон, книга, прогулки, поездки в Москву, письма. А о чем и что именно и как думалось? Помнилось? Казалось? Вспоминали ли? И что именно? И как? И т. д.