Марианская впадина - [28]

– Сейчас ей будет больно, – он потянул курицу за лапку. Она заверещала как сумасшедшая и пыталась вырваться из моих рук. – Вы что, опять ревете? – Гельмут поднял взгляд и, видимо, заметил, что глаза у меня опять стали влажными.

– Мне Лутц так жалко, – сказала я и шмыгнула носом. Но в руках я держала птицу по-прежнему крепко.

Гельмут приложил палочку и закрепил шину повязкой. Удовлетворенный, он отошел назад, рассматривая свое произведение, в то время как Лутц дрожала у меня в руках, издавая слабое курлыканье.

– А мы не можем ей ничего дать? Парацетамол, новалгин или что-нибудь такое?

– Не-ет, это может ее убить, – ответил Гельмут и добавил: – что, по сути, для нее было бы лучше.

Обиженная, я с Лутц на руках села на переднее сидение, а Гельмут снова отправился за руль на свое место. Никому не позволю убивать мою курицу, это факт.

– Сколько надо держать шину на ноге? – спросила я Гельмута.

– Ну, пару недель точно, – ответил он.

– О черт! – вскрикнула я. Лутц наделала мне на колени. Гельмут только брови поднял, как бы сообщая мне: «Я же говорил!»

– Если она мне машину уделает, я из нее фрикасе сделаю, – добавил он спокойным голосом и повернул ключ зажигания.

6480

Что меня в жизни всегда настораживает: непредсказуемость, собственно, то, что большинству людей нравится. Они находят это увлекательным, а меня это тревожит, ведь непредсказуем не только неожиданный визит лучшей подруги, с которой мы не виделись несколько лет. Непредсказуем – любой конец, ожидающий нас впереди. Конец дружбы, любви, жизни младшего брата – твой конец. Лезвия, которые разрезают нити, связующие всех нас. Лезвие, рассекшее и нашу нить – нашу с тобой.

И со мной это однажды случится: темнота. Все идет как обычно, а потом вдруг – больше нет. Р-раз, и нет! Когда достаешь из хрустящего пакета рогалик, и с него разлетаются брызги соли; когда шнурки завязываешь; когда моешь посуду, и чашки для мюсли, побалансировав на тарелках, устаканиваются; когда утром выходишь на пробежку; когда срываешь листочек с ветки и засовываешь его в карман, как это всегда делал ты. Когда поднимаешь камень с земли или бросаешь его, а потом пинаешь ботинком.

Это нечто иное может случиться в любой момент, где угодно и самое главное – неожиданно, слишком быстро, потому что для этого не существует установленной скорости, во всяком случае, убежать невозможно. Смерть – и есть то Иное, что каждый раз оставляет меня в пустой растерянности, серьезно, я не могу понять. Несмотря на последние два года, несмотря на тебя. То, что мы все умрем, это так невероятно. Для меня это самое жестокое безумие, самая ужасная обида, какую только можно себе представить.

В каждом из нас тикает бомба с часовым механизмом. Люди, мы все, так сказать, – бесчисленные ходячие бомбы замедленного действия. Когда и от чего бомба разорвется, у всех по-разному, но взорвутся все, без исключения, это точно. Но прежде: они носятся по венам и артериям, заставляют нас жить, придумывать животным новые имена, есть рогалики, пока мы вдруг этого больше не сможем. Когда давно забытая частичка врезается в какой-нибудь нервный узел, начинают выбрасываться трансмедиаторы, передаются электрические потенциалы, проходят химические реакции, складываются ощущения, чувства. И внезапно наступает – состояние. Чернота подступает к глазам, рогалик скользит в приступе кашля назад в пакет, миски для мюсли падают со стола, а во время пробежки ты спотыкаешься. В области сердца какое-то странное ощущение, и правый глаз как будто хуже видит. Нет? И прежде чем ты что-либо поймешь – раз! – и ты умер. Конечная станция, поезд дальше не идет, просьба покинуть вагон. Всё.

Я не верю в потусторонний мир, что в свою очередь приводит к тому факту, что я панически боюсь смерти, и этот страх почти невыносим. Мысль о том, что ты просто погас, погрузился во тьму, по сей день приводит меня в ужас. Как мне справиться с тем, что ты не где-то, а тебя просто нет?

Лутц громко закудахтала.

– Вы же раздавите курицу, – крикнул Гельмут. Он как раз развешивал одну из своих бежевых рубашек-поло на веревке, которую натянул между трейлером и деревом.

Я взглянула на курицу: мои руки слишком крепко сжали ее, пока я увязала в топях своих мрачных раздумий. Я тут же ослабила пальцы. В ответ Лутц посмотрела на меня чуть ли не с укоризной.

Накануне вечером мы опять остановились на берегу горного озера – на озере Фернштайн – и я как раз кормила Лутц. На ужин я насобирала ей множество слизней, червяков, разных травок. В качестве извинения за свое грубое поведение я еще раз протянула ей дождевого червя. Она клюнула пару раз, промахнувшись, а потом ухватила его.

В последние два дня мы очень медленно продвигались вперед. В горах мощности старого трейлера хватало километров на пятьдесят в час. На каждом подъеме он так пыхтел, что я каждый раз думала: конец маршрута, сейчас мотор захлебнется. Но каждую гору мы покоряли, иногда, правда, лишь со скоростью пятнадцать километров в час, но все-таки.

Ландшафт вокруг был потрясающим. Вода озера Фернштайн была такой голубой и прозрачной, что было даже смешно: уже с берега можно было догадаться, что дно будет видно даже на большой глубине. И я с удовольствием прошлась от нашего кемпинга к озеру, чтобы опустить ноги в воду и еще поразмышлять.