Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы) - [209]
Не все молодые люди вели себя как пассивные просители. Василий Мелузов, отбывавший ссылку с родителями в Колыванской комендатуре, по окончании седьмого класса (неполная средняя школа) с лета 1939 по лето 1940 г. боролся за свое право на продолжение образования. Компрометировавшим его фактом был только побег в 13-летнем возрасте, из которого он вернулся через несколько месяцев. 23 июля 1939 г. Василий направил письмо участковому коменданту, которое здесь приводится в сокращении: «Тов. Комендант, я Вас спрошу об одном, а именно о том, что имеем ли мы право на дальнейшее образование, то есть на право учиться в техникумах Новосибирской области, хотя бы в г. Томске?
Я проживаю в Сельбинской пос[елковой] комендатуре, окончил Березовскую н[еполную] с[реднюю] школу в 1939 г., 15 июня. Мне очень хотелось быть связистом, и я подал заявление в Новосибирский техникум связи, через комендатуру, конечно. Мне из комендатуры документы вернули обратно. Но 25 июля я послал заявление в Томский лесотехнический техникум, тоже через комендатуру, но вот уже прошел месяц, а мне нет никакого извещения!
К 10 августа я должен явиться на испытания, но, по-видимому, Вы мои документы с целью задержали, чтобы больше не получать образования. Но ведь статья 121-я Конституции (Основного закона) СССР говорит прямо, что граждане СССР имеют право на образование. Для проживающих в ко[мендату]ре выходит не так! Быть может, я чего недопонимаю, так разъясните мне. И еще в мае месяце я посылал Вам письмо, а так же, когда посылал документы, то просил Вас ответить, но Вы ничего не сообщили. Это тоже не к лицу советскому работнику, работающему на ответственном посту! Надежда Константиновна Крупская не столько писем получала, да на все, на все письма отвечала…»[1290] 19 августа В. Мелузов был вызван в поселковую комендатуру, где его ознакомили с решением: «Ваше заявление по вопросу выезда в г. Томск [для] поступления на учебу в лесотехнический техникум – рассмотрено[,] и решено в разрешении выезда отказать. Все документы получены обратно». Поскольку от заявителя требовалась расписка о получении возвращенных ему документов (свидетельство об окончании семилетки и др.), то он, видимо вполне осознанно, написал: «Получил сполна»[1291].
Поведение
Поведение спецпереселенцев в местах нового их расселения зависело от многих объективных и субъективных факторов. Среди них центральное место занимала политика органов власти в конкретных формах ее реализации на практике, она обусловливала реакцию спецпереселенцев на действия власти, степень адаптации к новым условиям среды. Существовали факторы, определявшие и корректировавшие динамику взаимодействия спецпереселенцев с местным, коренным населением. Был также круг факторов, от которых зависели поведенческие отношения внутри самой спецпереселенческой массы.
В свою очередь, государственная политика в данной сфере на протяжении 1930-х гг. формировалась и эволюционировала под воздействием как долгосрочных, так и краткосрочных условий и причин. К числу первых следует отнести императивы социального, экономического и геополитического характера. Крестьянский («кулацкий») вопрос в переходную нэповскую эпоху имел прежде всего социальное (проблема союзников и противников большевистского режима) и экономическое (взаимоотношение секторов экономики) значение. Вплоть до конца 1920-х гг. положение и социальные перспективы зажиточного крестьянства не представлялись в глазах властей угрожающими, допускалось его участие в массовых непроизводственных кооперативных организациях. Ситуация резко изменилась в 1928 г., когда кризис хлебозаготовок из разряда экономического явления получил социальную квалификацию «кулацкой хлебной стачки». Далее началась эскалация методов внеэкономического воздействия на верхи крестьянства – вначале в виде усиления мер налогового и административного характера, затем в форме прямых репрессий (арестов и высылок с конфискацией имущества). «Ликвидация кулачества как класса» превратилась в важнейший социальный императив сталинского режима с колоссальным мобилизационным потенциалом.
«Ликвидация кулачества» имела под собой и очевидный экономический подтекст. Поначалу она приобрела сиюминутный конфискационный характер: предполагалось, что полученные в ходе экспроприации «кулацких» хозяйств имущество и ценности станут составной частью создаваемых коллективных хозяйств. Однако экономический эффект от конфискационных мероприятий оказался значительно меньше ожидавшегося – отчасти из-за экономического сопротивления «кулаков» по «самоликвидации» своих хозяйств, отчасти из-за мародерства и «самоснабжения» конфискованным имуществом низового сельского аппарата и бедноты. И только в ходе подготовки и проведения самой массовой карательной операции в деревне режим приступил к проработке вопроса о направлениях и формах использования принудительного труда репрессированного крестьянства. Данный аспект возник на пересечении логики проведения государственных репрессий и экономической целесообразности (утилизации трудового потенциала репрессированных) и прошел две фазы в процессе своей эволюции. Вплоть до начала 1931 г. (создание комиссии Политбюро под руководством А.А. Андреева) экономическая составляющая играла в формировании спецпоселений вспомогательную функцию в сравнении с карательно-изоляционной (выслать, расселить и затем «трудоиспользовать»). Высылка 1931 г. осуществлялась уже как часть государственной программы принудительных миграций с четкой производственно-экономической дислокацией комендатур не только в труднодоступных колонизуемых территориях, но и там, где реализовывались стратегические планы модернизации страны (Хибины, Урал, Кузбасс и т. д.).
