Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [40]
Предав забвению обязательства перед протестантами, он попытался спасти ситуацию, отколов от них брата, чтобы Корона выглядела единой перед лицом угрозы, которую создавали Лотарингцы. В то время как в Блуа должны были собраться Генеральные Штаты, он делал всё, что было в его силах, чтобы привлечь Алансона к себе. Переговоры о браке последнего с Елизаветой затягивались, и теперь тот лелеял надежду, что его изберут сувереном Нидерландов. Генрих III пообещал ему поддержку. Новый союз между братьями очень скоро оформился: 11 ноября, отмечает Летуаль, герцог «вернулся вместе с королевой Наваррской, своей любимой сестрой, к королю в Олленвиль, откуда они вместе уехали во вторник 13 числа, а в четверг 15-го прибыли в Орлеан, где король устроил им торжественный въезд»[167]. Накануне открытия Генеральных Штатов, — рассказывает Маргарита, — король пригласил брата на чрезвычайный совет, сообщил ему о своем решении возглавить Лигу католиков, чтобы взять ее под контроль, и попросил его сделать то же самое. Герцог, у которого перспектива предать былых союзников не вызвала неприятия, согласился. Поэтому, рассчитывая на его поддержку, король открыл Генеральные Штаты речью, в которой объявил гугенотам войну на уничтожение. Так что в этом контексте неудивительно, что он прогнал Жениссака, эмиссара короля Наваррского, прибывшего очень не вовремя, с очередной просьбой сделать милость и отпустить Маргариту. Всё это показывает, насколько правдивой можно считать версию королевы о причинах, по которым ее пребывание при французском дворе затянулось, и насколько второстепенным фактором было присутствие Бюсси.
Есть и другое, более тяжкое обвинение, которое следует снять с Маргариты, — речь идет о мере ее ответственности за то, что герцог переменил союзнические отношения: в этом ее попытается обвинить Агриппа д'Обинье, когда станет ее заклятым врагом. «Королева-[мать], — напишет он в своей "Всемирной истории", — воспользовалась помощью своей дочери, королевы Наваррской, каковая благодаря давним близким отношениям с Бюсси убедила его, а он — своего господина, пойти блуаским путем»[168]. Прежде всего ясно, что герцог искал здесь собственные выгоды: впечатляющие преимущества, какие были ему предоставлены в июне, новые посулы, которые сделал ему брат, в тот момент готовый на всё ради поддержки, несомненно были аргументами достаточно серьезными, чтобы побудить его свернуть с прежнего пути. А главное, надо задаться вопросом, насколько Маргарита была заинтересована в том, чтобы короля Наваррского предали. В пропасть, разверзшуюся между прежними союзниками, рухнула как раз она. Кстати, се тогдашний настрой показывает, в какое замешательство ее привел новый политический контекст. С начала декабря она пыталась изменить ситуацию, активно поддерживая кандидатуру брата на нидерландский престол, поскольку борьба за этот престол была единственной альтернативой втягиванию Франсуа во внутреннюю французскую политику, единственной стратегией, позволявшей ему приобрести собственную корону, сохранив при этом союзников. Так, тосканский посол отмечает, что она предлагала продать все свои драгоценности, чтобы поддержать поход брата во Фландрию[169]. Несомненно, она рассчитывала таким образом ускорить развитие событий и избежать худшего. Но король, в принципе не возражавший против такой перспективы, в данный момент нуждался в помощи брата в своей стране и без колебаний лишил его шансов в Нидерландах, скомпрометировав участием в войне с гугенотами, начавшейся во Франции.
Генеральные Штаты открылись б декабря в особо напряженной атмосфере: лигистское большинство хотело, чтобы статьи мира Месье были аннулированы, тогда как реформаты, встревоженные как недавними событиями, так и новым союзом Алансона с королем, уже вновь взялись за оружие в Пуату и Гиени. Внешне все выглядело по-прежнему помпезно. Брантом так описывает Маргариту на торжественном открытии заседаний: «Видел я и нашу великую королеву […] в день, когда король, ее брат, произносил вступительное слово; она была в оранжево-черном платье, с преобладанием темного цвета, в обилии отделанном тафтой, с длинной королевской мантией, сидела на положенном по рангу месте и выглядела столь прекрасно и восхитительно, что более трехсот персон из собрания сказали, что предпочитали созерцать столь божественную красоту и любоваться ею, нежели слушать прекрасные и важные речи короля, ее брата, пусть даже говорил он и вещал как нельзя лучше»
