Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [38]

Однако король Наварры, вернувшись в свои земли и восстановив контакт с женой, попросил ее сообщать «о состоянии моих дел […]. Я получила это письмо, будучи еще пленницей, и оно доставило мне значительное облегчение и принесло утешение. С этого времени я не упускала возможности часто писать ему письма, прибегая к изобретательности (дочери необходимости), хотя моим стражникам вменялось следить, чтобы я ничего не писала». Алансон, со своей стороны, дал знать королеве-матери, что не приемлет заключения сестры и что ее свобода — необходимое условие его подчинения. В самом деле, он, воспрянув духом после бегства зятя, потребовал пересмотра условий перемирия, и переговоры пришлось возобновить — их снова вела Екатерина, но на сей раз с уполномоченными обоих принцев. Таким образом, последующие недели были заполнены переговорной чехардой с участием матери и сыновей. Чтобы угодить Алансону, Екатерина посоветовала королю освободить Маргариту, но тот отказался. В конце апреля она вновь отправилась к младшему сыну[157]. «Мой брат, увидев, что меня с ней нет, выразил ей справедливое неудовольствие […]. Он добавил, что не желает слышать ни о каком мире, пока мое положение не изменится и пока я не получу удовлетворение». Единственное письмо королевы к герцогу, ее брату, которое дошло до нас, датируется этим периодом, и оно подтверждает точность рассказа в «Мемуарах». На жалобы Алансона по поводу отсутствия сестры на встрече Маргарита возражает: «Если бы это зависело от меня, я бы не преминула с Вами увидеться. Но если Бог пожелает, чтобы у меня, как говорится, были развязаны руки, обещаю Вам: меня не понадобится долго уговаривать, чтобы я уехала»[158].

Екатерина действительно возобновила атаку на Генриха и на сей раз добилась своего. Так что король, под принуждением, но, видимо, делая хорошую мину при плохой игре, освободил сестру, и обе королевы через несколько дней уехали в Санс. Там Маргарита встретилась с братом, прибывшим «в сопровождении своих отрядов, главных принцев и сеньоров своей армии, католиков и гугенотов», среди которых находился Бюсси. 6 мая 1576 г. был подписан мир в Больё — сразу же окрещенный «миром Месье», настолько велики были выгоды, предоставленные герцогу: к землям, уже принадлежавшим ему, добавлялись Турень, Берри и, главное, герцогство Анжуйское, отчего он отныне будет носить титул герцога Анжуйского[159]. Свою долю пирога получили и другие подписанты, в частности гугеноты, которым даровалось больше свободы для отправления их культа и, главное, право создавать независимые церкви.

Этот мир знаменовал окончание периода, особо трудного для Маргариты и ее союзников. Оба мужчины, которые до отъезда были разобщены и которыми Короне было нетрудно манипулировать, вновь обрели некоторые возможности для маневра, отраженные в статьях договора. Что касается королевы, она теперь была свободна. Однако трудности на этом не кончились. С одной стороны, ее собственное материальное положение оставалось шатким, потому что условия, записанные в ее брачном контракте, так и не были выполнены; она и брат якобы хотели поднять этот вопрос на переговорах, но его обсуждение было отложено на потом. С другой стороны, мир в Больё и отъезд короля Наваррского изменили основы отношений между тремя союзниками. Пока оба принца находились в некотором роде на положении пленников, их интересы совпадали, а разногласия отходили на задний план. Но, получив от Короны столько преимуществ, Алансон, так сказать, продался ей, а король Наварры, вернувшись в свое государство на Юго-Западе и вновь приняв религию матери, в физическом и политическом смысле отдалился от герцога. Он вновь приобрел естественных союзников, совместно с которыми в первую очередь и будет отныне действовать и на которых будет распространяться его власть, причем ее еще предстояло установить. Так что разрыв между шурином и зятем постепенно рос. А ведь Маргарита знала, что для нее в политике возможна лишь одна роль — посредницы между гугенотами и «недовольными». Принять исключительно сторону короля Наваррского для нее значило оказаться в тупике: в качестве католической королевы протестантской страны она никогда бы не смогла иметь реальный вес. Если бы она полностью перешла на сторону брата, она была бы обречена лишь морально поддерживать его. Впрочем, ни у кого из обоих мужчин не было политического будущего вне союза одного с другим. Если бы Короне удалось превратить Алансона в своего сателлита и отсечь его от Наваррца, это было бы концом не только политической карьеры Маргариты, но и концом проекта «недовольных», крахом поисков третьего пути, но ведь этот путь выглядел единственным выходом из смут, в которых так давно погрязло королевство…

Поэтому в ближайшие месяцы Маргарите предстояло делать нелегкий выбор. Тем не менее королева, которой было всего двадцать три года, уже начала приобретать некоторое мастерство в политической игре. Кроме того, почти полная изоляция зимой и весной 1576 г. любопытным образом пошла ей на пользу. Правда, реальной угрозы для себя она не чувствовала, поскольку знала, что после отъезда обоих принцев ей «не посмеют доставить неудовольствие, сознавая, что они на свободе». И, тем не менее, ее реакция свидетельствует об определенной силе характера: она читала и молилась. «Во время своего первого заточения я обрела два блага — грусть и уединение, находя удовольствие в обучении и предаваясь благочестию, поскольку у меня никогда не было возможности приобщиться к этому из-за суеты и щедрот моей счастливой судьбы». Несомненно, именно этому периоду изоляции и рефлексии королева могла быть обязана укреплением своего характера и повышением культуры. Конечно, заточение не слишком затянулось, но когда весь светский шум двора умолк, то дни стали долгими, а когда «Фортуна» внезапно сделала крутой поворот, мысли приняли благое направление. В частности, вероятно, именно тогда Маргарита открыла для себя «Естественную теологию» Раймунда Сабундского, каталонского медика, который в начале XV в. пытался понять истины веры, руководствуясь исключительно разумом, и новый перевод трактата которого недавно сделал Монтень. Не менее вероятно, что она если не открыла, то более углубленно изучила идеи итальянских и французских «платоников», которые уже более века, вдохновляясь новым прочтением великих текстов Платона, разрабатывали новое, одновременно религиозное и философское учение с целью соединить христианство с античной мудростью.