Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [35]

.

Похождения Бюсси не прекращались. Через месяц, пишет Брантом, его уже «сочли было убитым однажды ночью, когда он покинул Лувр и направлялся домой. […] На него напало двенадцать молодцов». Маргарита, со своей стороны, сообщает, что его сопровождало «15–20 дворян», что его враги «решили напасть на него с двумястами или тремястами людьми» и что в конечном счете его атаковали солдаты, «разделившиеся на пять или шесть отрядов». К счастью, нападавшие ошиблись: они рассчитывали опознать его по сизой (переливчатой) перевязи, которая поддерживала его руку, но перепутали его с одним из его дворян, тоже щеголявшим похожей перевязью, но «их перевязи сильно отличались, ибо у него она не была так богато украшена, как у Бюсси», — очень любопытное уточнение, которое может быть только замечанием вышивальщицы, претендующей на то, что ее работа лучше некоего заметного предмета, принятого за ее работу… Один из спутников Бюсси, ускользнувший из засады, добрался до Лувра, «крича, что Бюсси убивают», отчего у герцога Алансонского немедленно возникло желание прийти к нему на помощь. Маргарита, которую эта «тягостная новость» ужаснула так же, как и его, поспешила помешать ему выйти из замка, а Екатерина даже «приказала привратной страже никого не выпускать, желая оставаться с ним до тех пор, пока не выяснится правда». Утром, продолжает мемуаристка, помня этот случай так хорошо, словно он произошел вчера, Бюсси — «которого Господь оберег чудесным образом от этой опасности», которого это «происшествие, казалось, не взволновало», потому что «его душа не была чувствительна к страху, и рожден он был, чтобы наводить ужас на своих врагов, приносить славу своему господину и быть надеждой своих друзей», — «отправился в Лувр с таким храбрым и счастливым видом, словно это покушение было турниром для удовольствия». Но королева-мать «посоветовала […] на время удалить Бюсси от двора. На что мой брат дал согласие, поскольку и я умоляла его сделать это». И этот кавалер уехал «в сопровождении самого лучшего дворянства двора».

Рассказ Брантома очень близок к рассказу Маргариты, хотя меньше проникнут восхищением. «На следующий день он, узнав, где все началось, стал бахвалиться, грозя рубить носы и всех поубивать; но потом ему дали добрый совет, чтобы он вел себя смирно, замолк и поутих, а то карты у него послабей, ведь в деле замешаны люди весьма важные; и посоветовали добрым образом, чтобы он переменил обстановку и на несколько дней отлучился от двора, что он и сделал с величайшим сожалением». Уезжая из Парижа с несколькими дворянами, он попросил своего друга Брантома «передать его смиренные приветствия даме, знаки любви каковой он имел на себе, один на шляпе, а другой на шее, ибо он носил руку на перевязи»[139], — еще несколько намеков на подарки Маргариты.

Удалить на время главного миньона герцога Алансонского было, видимо, недостаточно для Генриха III, который заставил зятя разлучить королеву с ближайшей из фрейлин, м-ль де Ториньи, «под надуманным предлогом, что-де не стоит оставлять при молодых королевах девушек, с которыми их связывает столь нежная дружба»[140]. Просто злая выходка? Возможно, ключ к этому странному поступку нам даст тосканский посол: «Любезная Ториньи, как полагают, содействовала дружбе Бюсси с его возлюбленной»[141]. Королева чрезвычайно разъярилась на супруга, уступившего давлению короля. Ведь она только что оказала ему большую услугу, придя на помощь ночью, когда он испытал приступ болезни, «являвшейся следствием, и я уверена в этом, его активных отношений с женщинами»… Словом, один-один. Но язвительный тон комментария лишь слабо передает тогдашний гнев Маргариты, о котором сообщает другая депеша итальянского дипломата: «Королева Наваррская поддерживает партию своего брата д'Алансона. Она очень сердита на короля, который позволил ее мужу удалить из ее свиты одну из самых дорогих для нее дам. […] После этого королева, по приказу супруга, уволила других дам»[142]. Эти сведения наводят на мысль, что, возможно, Генрихом III двигали не только моральные соображения: если Ториньи служила посредницей между Маргаритой и Бюсси, она, несомненно, выполняла те же функции в отношениях фаворита и Алансона. В таком случае разлучить королеву с ее наперсницами значило убить одним ударом двух зайцев.

Однако к началу лета 1575 г., когда весь двор раскололся на сторонников короля и сторонников Месье, взаимное озлобление супругов дошло до предела: «Мы больше не спали вместе и перестали разговаривать», — горько отмечает Маргарита, вводя мотив, который отныне станет повторяться. Ее старания служить некоему делу опять-таки казались бесплодными. Одним из яблок раздора между зятем и шурином, не упомянутым ею, но, несомненно, немало усугублявшим раздор между ними, был пост генерального наместника королевства, который Генрих III и королева-мать по-прежнему обещали то одному, то другому[143]. Однако в конечном счете оба осознали очевидное: «Видя, что их ссора ведет к падению обоих, они решили объединиться вновь и покинуть двор, дабы, окружив себя друзьями и слугами, потребовать от короля достойного положения и обращения, в соответствии с их рангом. Мой брат до сих пор не имел собственного апанажа и довольствовался единственно некоторыми пенсионами, плохо выплачиваемыми […]. Что касается короля моего мужа, то он не играл никакой роли в своем губернаторстве в Гиени, не имея даже разрешения для поездки туда, равно как и в свои собственные владения». Стали ли оба действовать сообща, как утверждает Маргарита? Некоторые историки в этом сомневаются, напоминая о любовном соперничестве, которое настраивало их друг против друга, и о времени, какое понадобится королю Наваррскому, чтобы стать похожим на шурина. Но не исключено, что им удалось договориться о достижении этой минимальной цели, выгодной им обоим и ни к чему не обязывавшей в плане будущей совместной политики.