Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [151]

.

Однако подлинное мнение критика скрыто в длинном рассуждении, которое как будто не относится к делу, но приобретает смысл в идеологическом контексте эпохи. Маргарита, несомненно, писала умело, но «это не была женщина-политик — для этого она слишком принадлежала к своему полу». Дальше следует обличительная речь по всей форме: «Большинство женщин, впутываясь в политические интриги, привносят в них и смешивают с ними интриги своего сердца и чувств. Поэтому при всем уме, каким они могут обладать, они в какой-то момент скрываются и бегут, если только ты сам не стоишь у кормила и решительно не вручаешь им компас; они легко могут оказаться коварными, неверными, ненадежными, способными в любой момент договориться с кем-то из вражеского лагеря, чтобы их похитили через окно. Маргарита, при всем ее безмерном уме и обаянии, была из таких женщин. Изысканная и не спесивая, вся поглощенная своими страстями, она обладала чуткостью, искусностью в деталях, но не имела взглядов и тем более характера»[791]. Странное признание! Как можно находить симпатичными, полезными, надежными женщин, которыми не обладаешь? Или скорей так: как женщины, которыми не обладаешь, могли бы тебе служить? Ведь очевидно, что женщины могут только служить одному господину или отдаваться другому.

Его литературная оценка, неимоверно развязная, согласуется с тем предубеждением, которое автор только что выразил. Королева «оставила после себя приятные исторические страницы и начала в нашей литературе тот ряд привлекательных женских Мемуаров, который с тех пор уже не прервется и который позже играючи продолжат такие дамы, как Лафайет и Кейлюс» — вот Маргарита и основательница жанра, который критика рассматривает как исключительно женский. «Такие книги, — продолжает он, — пишут не задумываясь, что идет им только на пользу», ведь королева записала свое произведение «за несколько вечеров» — эти слова поняты буквально. Однако не следует «воспринимать эти милые "Мемуары" как воплощенную естественность и простоту». Ведь их автор «с некоторой снисходительностью» делает там кое-какие рассуждения и демонстрирует культуру: «Она то и дело упоминает Бурра, Пирра, Тимона, кентавра Хирона и так далее». Это утверждение неверно: Маргарита всего раз произносит имя Бурра, упоминает Тимона только в одном письме Генриху IV и никогда не говорит ни о Пирре, ни о Хироне, кроме как в «Занимательных историях» Таллемана де Рео… «Одна из самых приятных частей "Мемуаров" — путешествие во Фландрию», — считает, однако, критик: «Это […] законченный набросок небольшой новеллы в духе госпожи де Лафайет» — вот и еще одна чисто женская преемственность. Наконец, «одно из редкостных достоинств» этого произведения состоит в том, «что там кое-что недосказано»[792].

Не лучше оценены и письма. Послания Шанваллону — «высокая метафизика и чистой воды Феб, почти непонятный и из самых несуразных». Соглашаясь с суждением Базена, Сент-Бёв пишет: «И правда, можно подумать, читая эти письма, что Маргарита любила не сердцем, а скорей головой и воображением». Но дальнейшее принадлежит уже ему: также можно подумать, «что, по-настоящему чувствуя только физическую любовь, она тем более считала себя обязанной изощрять слог и петраркизировать речь — она, поведение которой было столь рассудочным». Письма Маргариты герцогине д'Юзес не цитируются, как и все, адресованные политическим деятелям того времени. Что касается переписки с Генрихом IV, она упоминается, только чтобы сделать вывод: «Если поведение обоих царственных супругов как в отношении друг друга, так и в отношении публики во всем оставляет желать лучшего, то их переписка, признаем, была корреспонденцией достойных людей»[793] — иными словами: особого интереса не представляет.

Главная мысль этих замечаний очевидна: женщина, которая пишет, — это по-прежнему, как пятьдесят лет назад для Сильвена Марешаля, «маленькое моральное и литературное уродство». Однако они пишут, и с этой несообразностью приходится смиряться! В таком случае многое понятно: сочинение женщины допустимо только при условии, что там нет ни мысли, ни рассуждения, ни культуры и что автор говорит о них как можно меньше[794]. Маргарите следовало бы довольствоваться «физической» любовью, вместо того чтобы «петраркизировать», — тогда бы она была в своей стихии. Что касается мужчин, не разделяющих этого мнения, они безумны в буквальном смысле слова, и, возможно, как раз по их вине женщины пишут, вместо того чтобы помалкивать: ведь королева написала свои «Мемуары» в ответ на «Рассуждение» Брантома, «похвалу, которую поистине можно назвать бредовой»[795].

В середине века женщины очень интересовали и еще одного мужчину — Мишле. В его «Истории Франции» вышло уже пять томов, когда он приступил к описанию эпохи Жанны д'Арк и на основе ее образа построил теорию распределения половых ролей в истории. Орлеанская дева — первый положительный персонаж женского пола в нашем прошлом, поскольку остальные были только фуриями, злыми мачехами и отравительницами; она была Девой, спасшей Францию, ведь Природа не сделала ее Женщиной, так и не отдав под ужасную власть Матки и Крови. Это рассуждение Мишле продолжил в следующие годы, а именно в книге «Женщины Революции» (1854), написанной по горячим следам событий 1848 г. У мужчин и женщин, — заявил в конечном счете историк, — разное социальное предназначение: первым принадлежит публичная сфера, вторым — домашняя. Женщины — настоящие, те, что каждый месяц подпадают под власть Матки, — одно время были полезны для Истории: носительницы хаоса «по своей природе», они заставили Францию «разрешиться» Республикой; но теперь они должны покинуть политическую сцену и реализовать себя в выполнении единственной миссии, какую вверяет им нация: производить на свет и растить детей.