Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [153]

Первым из этих больших изданий стала публикация «Посланий» Генриха IV, которую Берже де Ксивре начал в 1843 г. и которая растянулась на тридцать три года. Там мало упоминаний о Маргарите по той простой причине, что писем короля первой супруге сохранилось немного. Однако первый том приводил новые данные о «войне влюбленных», поскольку там было напечатано знаменитое письмо короля Наваррского жене от 10 апреля 1580 г., где тот извинялся, что покинул ее, ничего ей не сказав, и сообщал, что вопреки обещаниям заранее готовился вызвать ее неудовольствие. Вспомним, что это письмо по всей форме снимает с Маргариты всякую ответственность за опасные конфликты, и которые тогда по своему почину втянулась гугенотская сторона. Однако издатель был настолько убежден в виновности королевы, что заподозрил короля в некой хитрости. Это «письмо, рассчитанное на показ», — писал он в примечании, не уточняя, зачем оно могло быть написано; впрочем, «для историков нет сомнений, что эта война была ее рук делом»[800]. Следуют обвинения, которые выдвигали д'Обинье и Мезере, вторивший д'Обинье.

Некоторые письма за лето 1583 г. дают ценные сведения и об обстоятельствах, при которых случилось оскорбление. С одной стороны, обнаруживается, что возвращение Маргариты в Гасконь планировалось с начала июля, что рушит все гипотезы, основанные на утверждении, что королеву отослали в результате убийства гонца Жуайёза, — те, которые выдвигал Бусбек. С другой — выясняется, что 4 августа, то есть через несколько дней после оскорбления, Генрих III писал зятю: его так раздражали дамы де Дюра и де Бетюн, что он решил разлучить сестру с ними (письмо утрачено, но король Наваррский сослался на него в письме за 12 августа). Тем не менее Берже принимал версию Бусбека и утверждал, что «данное письмо Генриха III обходит молчанием самое главное в этом деле». Наконец, издатель усмотрел намек на Маргариту в одном письме короля к Коризанде, за конец апреля 1585 г., где тот насмехался над некой «дамой с верблюдами». Помимо того что непонятно, почему бы подобная кличка должна была относиться к Маргарите, еще и довольно маловероятно, чтобы она и была этой дамой, попросившей «пропуск на пятьсот бочек вина без обложения пошлиной, для собственного употребления»[801]. У королевы, недавно поселившейся в Карла, вероятно, были другие заботы, а во Франции вполне хватало вина, чтобы не было необходимости заказывать его именно на землях мужа, у которого, как она хорошо понимала, теперь она не могла просить никаких милостей. Однако этот вымысел будут воспроизводить многие историки вплоть до наших дней.

Дипломатическая корреспонденция тосканского и английского послов, первая из которых публиковалась с 1859 г., а вторая — с 1860 г., тоже содержали очень важную информацию, позволявшую больше узнать о Маргарите. В самом деле, многие депеши позволяли уточнить даты, составить довольно верное представление о том, что говорилось в королевском окружении и что делала королева, находясь в Париже. Однако обо всем, что не имело прямого отношения к французскому двору, у послов была склонность сообщать множество слухов, давать сведения, иногда основанные только на впечатлениях, или анализировать факты через призму интересов своих хозяев… Многие историки долго будут игнорировать эти документы, один из сборников которых опубликован на итальянском языке (но с резюме на французском), а другой — целиком на английском.

Зато они получат наилучший доступ к комментариям, хоть и фантастическим, которые Людовик Лаланн во множестве привел в сносках к своему изданию «Полного собрания сочинений» Брантома. Когда историк взялся за эту работу, в 1864 г., Маргарита для него далеко не была неизвестной. Девять лет назад он уже снабдил предисловием и примечаниями «Плохо обставленный уголок спальни», не предложив для него другой атрибуции. Через два года он откопал «Трагические поэмы» д'Обинье, не издававшиеся с 1616 г., где разыскал несколько стихов, в разделе «Властители», с намеками на Маргариту[802]. В следующем году он заново издал «Мемуары» королевы, сделав к ним весьма недоброжелательные комментарии. Его предубеждения не изменились, когда он принялся за дело, которое займет тридцать два года его жизни, и останутся при нем.

Действительно, в примечаниях, какими он снабдил это издание, имя Маргариты встречается много раз. В первом их ряду Лаланн — можно сказать, объективно — кратко напоминает о событии, на которое сеньор де Бурдей намекает всякий раз, когда заговаривает о королеве. Но вторая категория примечаний, намного более многочисленная, чисто субъективна: всякий раз, когда речь заходит о «знатной даме», которая особо высокомерна или занимается малоприличными делами, историк предлагает читателю видеть в ней королеву Маргариту. Особенно эта его мания проявилась в «Галантных дамах», где непристойных анекдотов тьма и где он оставил десятки лаконичных комментариев вроде: «несомненно, Маргарита де Валуа», или «вероятно, Королева Маргарита», или «незачем говорить, что это была Маргарита де Валуа» — даже когда героинями данной истории могли быть еще десятки женщин или когда ее совершенно невозможно отождествить с королевой. Так, Брантом знал одну «весьма знатную и достойную даму», у которой «пятеро или шестеро из тех [любовников], кого я в свое время видел при ней, поумирали один за другим». Поскольку все, кто на нее взбирался, погибали лютой смертью», мемуарист уподобляет ее лошади Сейюса и указывает, что «она никогда не изменяла любовнику и не бросала его ради другого и лишь по смерти его заводила следующего — иными слонами, тут же пересаживалась на нового коня, дабы не ходить пешком». Тон Брантома здесь абсолютно не тот, каким он обычно говорил о Маргарите, и это описание не сообразуется с реалиями ее жизни