Маргарита де Валуа. История женщины, история мифа - [150]
Опираясь на последние документы, опубликованные к тому времени, Базен предложил полностью новую трактовку этого исторического персонажа. Из писем королю Наваррскому за 1582 г. возникает образ «женщины, принявшей решение и заявившей о том, чего может ждать и что может добровольно отдать при разделе, но которая тем не менее остается по отношению к мужу доброй, нежной, предупредительной, покорной, она полностью предана его интересам и приспосабливается к его желаниям». В письмах Шанваллону он видит только «сожаления, желания, чувства, мысли […]; их можно было бы принять за очерки по любовной риторике, чисто литературные упражнения незанятого сердца, и в таком качестве они сделали бы мало чести таланту писателя». Что касается «Мемуаров», «к сожалению, незавершенных», то это «рассказ, исполненный наивной прелести и свежести, автор которого не говорит всего, но о том, что согласен сказать, предоставляет самые надежные сведения». Низости же, приписываемые ей в юссонский период, неправдоподобны: «С той вялой утонченностью, деликатной чувственностью, за какую [хулители] упрекают ее в других местах, менее всего вяжется грубая и безоглядная ярость, какую в их описании она проявляла здесь, отбрасывая всякое отвращение и всякую гордость»[786].
Мало того что Базен проявляет реализм, проницательность и тонкость. Достоинства его портрета Маргариты, очищенного от домыслов, а то и от априорных суждений, несомненно, во многом объясняются аристократическим происхождением автора. В самом деле, те немногие моральные суждения, какие высказывает он, идут вразрез с суждениями буржуазных историков. Несомненно, это правда, — отмечает он, — что королева Наваррская родила ребенка от Шанваллона: «Впрочем, в этом нет ничего ужасающего». Его реабилитация Маргариты постоянно сопровождается и реабилитацией ее матери, «которая хоть и была постоянно поглощена черными замыслами, по уверениям историков, однако нашла возможность безупречно воспитать своих детей». В заключение Базен предлагает первую интерпретацию происхождения дурной репутации королевы: прежде всего он обличает «Сатирический развод», произведение д'Обинье, в авторе которого «явственно ощутим озлобленный гугенот»; потом он обвиняет «буржуа» Летуаля, «стыдливого гугенота» и распространителя сплетен; наконец, он пеняет и не слишком разборчивым историкам. Но эрудит идет дальше: он пытается понять причины единодушного озлобления против Маргариты. Моральные упреки по ее адресу, — полагает он, — часто нетрудно заменить ее обелением; кстати, ее муж заслуживал таких же. Если о нем судили иначе, причина этого — чисто политическая. Это наивно признает сам Дюплеи, — отмечает Базен, — когда сообщает, что монаха, выдававшего себя за сына королевы, так и не побеспокоили: «Для королевской власти Людовика XIII было важно, чтобы мать отца Анжа оставалась опозоренной, и этот писатель только и делал, что свидетельствовал свою преданность живущему государю, который ему платил. […] Мы не нуждаемся в этом доказательстве, — заключает он, — чтобы сознавать, что в клевете часто бывает больше подлости, чем в лести»[787].
С 1840 по 1846 г. доминиканцы Клод де Вик и Жан Жозеф Вейссет издавали монументальный труд «Истории Лангедока». Долго разбираясь, был ли их земляк Пибрак возлюбленным королевы или нет, они воспроизводят песенку на гасконском языке, которую кратко упоминал один историк XVII в., а они нашли ее целиком и напечатали. Припев звучит так:
Если об авторстве Пибрака из тексту этой песни судить невозможно, то ясно, что она обращена к Маргарите, судя по четвертому и пятому куплетам:
Помимо роли вдохновительницы этих строк королева почти не интересовала обоих авторов… Впрочем, связь их исследования с биографией Маргариты не заметят до конца века.
Через несколько лет, в 1852 г., первый очерк по истории литературы, посвященный королеве, написал Сент-Бёв. Действительно, этот критик, большой любитель Возрождения, посвятил одну из своих «Бесед по понедельникам» «Королеве Маргарите, ее "Мемуарам" и Письмам» — это была благодушная смесь соображений о ее жизни и творчестве, обещавшая «нечто восхитительное, а под конец причудливое»[789]. Подобная легковесность пронизывает всю заметку, пусть даже ее документальная основа (взятая в основном из Базена, которого автор цитирует) в конечном счете основательней, чем кажется. Суждение о жизни королевы — не из самых суровых. Прежде всего это была модница, — сообщает Сент-Бёв; она была ученой, как все «уходящие Валуа», и обладала их «достоинствами и многими недостатками, кроме […] жестокости». Ее юность была веселой и легкой, но она превратилась «из королевы в авантюристку» и много времени провела в Юссоне. «Что там происходило? Несомненно, она позволяла себе много обыкновенных слабостей, но не столь гнусных, как писали резкие и скандальные хронисты, которые не могли сослаться на иные авторитеты, кроме себя». Вернувшись, она стала немного нелепой фигурой, которую высмеял Таллеман. «Разумеется, в жизни она руководствовалась не здравым смыслом», но ее любили и о ней сожалели. Под конец Сент-Бёв обращается к сравнению с Марией Стюарт, какое уже развивал Дрё дю Радье: «Одна из них обладала, или производила впечатление, что обладает, неким душевным благородством, приобретя или укрепив его во время долгого заключения и увенчав жестокой смертью, […] другая рассыпалась и распалась на анекдоты и едва ли не на "занимательные истории" — наполовину непристойная женщина, наполовину богомолка»
