Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете - [14]

Пошли в “Призыв”. Она подолгу стояла в разных точках начинавшейся Дорогомиловки, рассматривая вход через арку, застыла в помещении кассы, на вопросы мои отвечала: “Потом, потом, дня через два-три…” Вернулись к ней, в квартиру, и я услышал:

— Не нравится мне — спать на хозяйском брачном ложе… Буду с тобой на диване…

Через два дня утром проснулся я от, наверное, убывания теплоты: Дианы след простыл! Вскочил, заорал, она испугалась, прибежала. “Я здесь, здесь!…”

Нет, это какие-то дурные сны пробудили меня, они же вырвали из меня признание:

— Когда уедешь в свой Ленинград, я с горя напьюсь до посинения.

Это было равносильно объяснению в любви. И Диана, польщенная, обняла меня. Посвятила наконец в суть дела, на которое “Ленфильм” отпустил ей много, много денег. Утвержден литературный сценарий фильма, но на стадии режиссерского появилась куча нестыковок, несовпадений и вообще ошибок. В одном эпизоде действие происходит у кинотеатра “Родина”, где мы были вчера, но съемки, оказывается, запрещены по дурости Моссовета, рядом — электроламповый завод, объект не секретный, однако же — нельзя, черт их возьми! Ресторан “Динамо”, где вчера пили и танцевали, в снежном ноябре (лыжники в кадре обязательны) закрывается на ремонт. Возможны и другие ляпсусы, вот почему она здесь и подыскивает удобные места для съемок. Московский фон обязателен, Крымский мост в частности. Кинотеатр “Ударник”. И еще что-то…

Неделю болтались по городу, пили, бокалы поднимали за безумно богатый “Ленфильм”. Приехали наконец в “Поплавок”, плавучий ресторанчик, было около часу, поднялись по нешаткому трапу; в зале — два-три человека всего, садись где хочешь, Диана вкопанной стояла, что-то выгадывая или высматривая. Пошла к столику у окна. Села. Я тоже, напротив нее.

— Ты здесь раньше бывал?

— Ага.

— А где сидел?

Потирать лоб не пришлось. Я вспомнил.

— Да на этом же месте и сидел.

— Нескромно, но все же… Женщина, с которой был, на моем месте сидела?

Она — получше меня?

Я ее успокоил:

— Мужчина сидел.

— А что он заказывал?

Виднелась крыша дома на Большой Полянке, я смотрел на улицу и вспоминал.

— Я-то — азу по-татарски, а он… да не помню уж… Вроде бы фрукты, коньяк, минералка, шницель… Нет, котлету по-киевски.

И выразительно дал понять: в туалет спущусь.

Поднялся с ленцой, медленно двинулся к внутреннему трапу, который вел вниз, в туалет… Рука нащупала перила, ноги дрожали, я ослеп, в голове будто граната разорвалась. Швейцар принял меня за пьяного и услужливо протянул полотенце. Сквознячок освежил меня, глубокой вздох облегчения, еще один вздох — и я оправился. Теперь я все видел и все слышал. И все вспомнил.

Минутой раньше, там, за столиком, сидя напротив Дианы, я понял, кто она такая и почему она водит меня по тем местам, где бывали мы с перебежчиком Яшей.

С ним мы были в этом “Поплавке” много месяцев назад! В это же время дня!

Полотенце протянуто швейцару, и с пугающими подробностями вспомнились подаренные Анею книги. Да, канатоходцы эти разведчики и мошенники, и не могло того не быть, чтоб начальники мошенников (таковыми оставаясь!) не изобрели бы ловушки для разоблачения продававшихся направо и налево агентов, не научились бы сплетать сети, в которых забарахтаются двурушники. И одним из заминированных тупиков такого чистилища была проверка агента не на истинность его легенды, поскольку уж ее-то он мало что вызубрил, она, версия его измены и побега, безукоризненна, ее готовил мозговой центр, который учел все. Но не абсолютно все, другой, заокеанский мозговой центр рассудил иначе, он не мог не задаться вопросом: а чем, собственно, занимался в Москве будущий перебежчик после экзаменов, в последние московские недели? Уж не на спецкурсах ли готовили его? Вот и спрашивали за кордоном Яшу отрывочно, вразнобой, как бы между делом и по пустякам, а потом просуммировали — и решили поймать на какой-нибудь детали.

Тогда-то Яше и пригодился я, шатания со мной по кабакам. Об Ане он не мог говорить, Аня — это библиотека ГРУ, это катастрофа — и для него, и для нее. Только меня и мог вспомнить, собутыльника случайного, бесфамильного, безвестный инженер, любитель выпить и человек, Москву знающий. Помнится (Яша, видимо, пожал в недоумении плечами — так я представляю), у москвича этого какой-то не совсем нормальный интерес к уборщице библиотеки имени Некрасова…

Порасспросили Яшу в заокеанском центре — и составили весь маршрут передвижений по Москве. Нашли человека, тот в коридорах “Ленфильма” охмурил миловидную даму из киношниц, наговорил ей с три короба о сценарии с московскими реалиями, и человек, с которым ее сведут, проведет ее, сам того не ведая, по местам будущих съемок… О Яше даже не заикнулись, все внимание на инженера, и Диана поэтому со жгучим интересом посматривала на меня, гадая про себя: так что я такого натворил, что надо доподлинно знать, когда, где и с кем был забулдыга этот в таких-то днях месяца июля?

Три или четыре минуты ушли у меня на разгадку. В восхищении от себя я поднялся к Диане, я так расчувствовался, что не удержался, прижал к губам ладошку правой руки ее, в том месте, где пересечение линий судьбы привело ко мне эту чудную женщину, полюбившую меня принудительно, а не по собственной воле. Мне даже стало грустно, потому что я знал: осталось неизученным, непроверенным всего два местечка, а потом я посажу Диану в “Красную стрелу”. И она это чувствовала. Мы выпили шампанского, мы погрустили, нас потянуло к диванчику; один из непроверенных объектов — Третьяковка, зал, где в темном углу “Что есть истина” Николая Ге Яша некогда вкопанным стоял перед картиной, — туда и заглянули, а после диванчика поехали в “Октябрь”, где я ни разу не был и где, мне кажется, Яшу не могли видеть. И вдруг утром услышал: а не сходить ли в театр?