Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма - [35]

ТРИ ГОДА СПУСТЯ

Луна, в золотой порфире, медленно плыла над Москвою, то купаясь в прозрачном облаке, то освещая готические стены и башни Симонова монастыря.

Ночь была июльская, прекрасная; все в святой обители иноков покоилось сном, только мерцавший в одном окне слабый огонек да изредка тень, мелькавшая на белых стенах скромной кельи, свидетельствовали о бодрствовании смиренного инока. Это был мужчина молодых лет, прекрасной наружности; на его бледном, истомленном лице ярко выказывались следы грусти и какого-то самоотвержения. Черная грубая власяница покрывала его тело, по-видимому привыкшее более к парче и бархату; тяжелые вериги на шее и четки в одной руке, книга в другой довершали принадлежность одеяния. Он стоял на коленях пред резным распятием и клал земные поклоны. Долго и усердно молился инок, читая про себя священную молитву, и только шелест грубой власяницы да однообразный звон вериг нарушали безмолвие кельи… Наконец дыхание его сделалось прерывистее, глаза загорелись каким-то невыразимым огнем, а земные поклоны продолжались…

– Боже! – произнес он уже вслух, но слабым голосом. – Боже! Возвеличь яко кедр Ливанский святую Русь, сохрани и спаси царя православного. Боже! Прости, прости ей мои мучения… Слезы брызнули из глаз инока, он не в силах был докончить молитвы и упал ниц пред распятием.

– Нет, не могу более молиться! – вскричал он наконец, подымаясь с земли. – Не могу, хотя бы и желал. Господи! Не вмени во грех и преступление заповедей Твоих, мирскую слабость несчастливца, которого сердце и под власяницей бьется по временам внятными ударами воспоминания о прошедшем, из памяти которого ни тяжкие вериги, ни строгий пост не изгладили огорчения о потерянном житейском счастии, и грешный инок, удаленный от мира, мечтает и плачет о мирском, о былом… – Рыдания заглушили слова отшельника, и он в изнеможении упал на скудное ложе.

Кто-то три раза постучал в дверь кельи и звонким голосом произнес:

– Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!

Инок опомнился, привстал на постели, отер поспешно катившиеся по щекам слезы и потом тихо отвечал:

– Аминь!

Дверь отворилась.

В келью вошел юродивый Яша. «Здорово, отец Игнатий! Как живешь-можешь? Не закрывайся, родимый, вижу – опять поплакал. Благослови-ко лучше меня, да пойдем молиться; скоро ударят к утренней…

Инок благословил Яшу, потом, поспешно одевшись и накрывши голову клобуком, последовал за юродивым. Они пришли на паперть монастырского собора, оба упали на колени, и усердная молитва их полетела в горняя. Долго молился инок, долго юродивый лежал распростертым на земле пред иконою Богоматери… Колокол ударил к утренней молитве… Ключарь отпирал собор…

Отец Игнатий подошел к Яше и ожидал, пока тот поднимется с земли; юродивый по-прежнему лежал неподвижно… «Бедный! Он, верно утомившись молитвою, заснул… – сказал инок и начал будить юродивого… Тот был холоден… бездыханен… – Он умер, не дышит… – сказал инок, прислушиваясь к дыханию Яши, и начал класть поклоны земные поклоны, произнося тихо: Господи, приими дух его в селения Твои!..»

Утренний колокол благовестил сильнее…

Гробница государыни Марфы Васильевны

Кончина государыни Марфы Васильевны достаточно неизвестна: иные уверяют, что она скончалась от изнурительной болезни, которая уже давно таилась в ней и усилилась с того времени, когда она сделалась царицею Руси. Из происшествий же тогдашнего времена видно, что кончина ее приписана действиям будто бы злых людей, которые извели ее зельями… Все, что нам осталось воспоминанием о несчастной государыне, так рано увядшей и, может быть, вмещавшей в себе свойства добродетельной Анастасии[22], – это ее гробница! Войдите в соборную церковь Вознесенского монастыря и вы увидите по правую сторону главного входа эту гробницу, над которой скромная надпись гласит:

Марфа Васильевна, из рода Собакиных,

третья супруга Царя и Государя Иоанна IV Васильевича.

Таинственная юродивая

И дым отечества нам сладок и приятен!

Друзья! случалось ли когда вам, в час свободный,

С заветной старины пыль дряхлую стряхнуть,

И пробежать столбцы истории народной,

И в даль минувшую догадкой заглянуть?

He правда ль, что тогда душа в вас оживает.

И мысль за мыслию как водопад течет,

И сердце биться в вас сильнее начинает,

И светлая слеза на хартию падет?

Кто испытать умел подобные мгновенья,

Тот в жизни светлые минуты испытал;

Поверьте! счастлив – кто в тиши уединенья

Невзгоды за пером на время забывал!

Но тот, кто дни свои считает лишь балами,

Чья жизнь – купеческий приход, барыш, расход,

Кто весел лишь тогда, когда кутит с друзьями,

Друзья, мне жалок тот! друзья, мне жалок тот!

Богач баклуши бьет, а автор день, ночь пишет;

Тот любит светский шум, тот скромно жизнь ведет;

Один всю жизнь свою наукою лишь дышит,

Другой шампанским лишь и дышит и живет;

Напыщенный богач над авторством смеется,

И автор, по его, на чердаке живет;

Но пусть же обеднять и богачу придется:

Скорее автора – он с голоду умрет!..

Василий Потапов

Часть первая

Ты раскройся передо мною, старина-матушка, развернитесь, летописи минувших лет!..

В. П.

Дела давно минувших дней,

Преданье – старины глубокой…